Попытаемся теперь составить себе представление о типе древнерусского помещичьего дома.

 

Само собой понятно, что быстро изменившиеся после Петра Великого условия жизни высших слоев русского общества должны были снести с лица земли образцы усадебных построек, существовавших до реформы. Если быт нашего крестьянства до сих пор остается во многих отношениях таким же, каким он был в XVI и XVII вв., то быт дворянства, став таким же, как и у наших соседей, почти во всем утерял свои национальные черты, что неминуемо должно было коренным образом изменить и те требования, которые предъявлялись к жилому дому, хотя бы и к загородному. Поэтому вполне понятно, что мы не имеем теперь в натуре ни одного образца деревянного усадебного зодчества допетровской эпохи и не можем, основываясь на манере строиться нынешних помещиков, судить о том, как жило и обстраивалось в деревне боярство и дворянство до Петра Великого.

 

Остаются, таким образом, в качестве источников одни только памятники древней письменности, к которым, как мы видели из предыдущего, можно относиться с большой долей доверия. Поэтому вернемся снова к этим источникам и установим, пользуясь ими, прежде всего тот факт, что в допетровской Руси быт низших слоев населения, по существу, был таким же, как и быт высших, отличаясь от него лишь масштабом и деталями; современной разницы мировоззрений не могло существовать, так как общими были и религиозные верования и отношения друг к другу членов семьи и, наконец, средства к жизни, определявшиеся в большинстве случаев или величиною земельной собственности или размерами торговых оборотов. Не существовало ни умственного труда, ни служебной деятельности в том виде, в каком мы понимаем их теперь; по существу все население, не исключая даже людей ратных и купцов, было по укладу жизни земледельцами, сообразовавшими свою жизнь почти исключительно с размерами своих владений. Как люди средней руки, так и богатые строили в городе свои дворы так же, как и в деревне, а в последней быт людей среднего достатка был совершенно аналогичен быту крестьян, следовательно, и средняя дворянская усадьба отличалась от крестьянского двора только размерами да богатством убранства, равно как и богатая усадьба от средней отличалась тем же самым. При этом помещики, подобно крестьянам, строили свои дворы, строго придерживаясь обычаев предков, о чем явно свидетельствуют такие выражения как «изба, сени, горница, терем, хоромы» и т.д., которые как в X, так и в XVII в. отвечали одним и тем же строительным понятиям, которые, исчезнув из языка горожан, уцелели до сих пор, в большей части своего объема, в языке деревни.

 

Некоторые указания на то, что представляли собой загородные дома богатых помещиков, дают нам былины. Так, например, в былине о Чуриле Пленковиче старый Бермята, рассказывая князю Владимиру о чурилином дворе, говорит:

 

 

 

 

Несмотря на то, что былина, конечно, сильно сгущает краски, описывая этот двор, она все же позволяет составить себе о нем более или менее определенное представление. Во-первых, двор этот, бесспорно, загородный: он стоит «пониже Мала Киевца»; во-вторых, он, очевидно, внушительных размеров, что в былинах обычно определяется семиверстным размером (* Такой же величины дворы у боярина Ставра, у Соловья-Разбойника и у других.); двор этот обнесен тыном, крепость которого так велика, что былина называет его булатным - стальным. Внутрь двора ведут трое ворот, имеющих, как это видно из дальнейших слов былины, различное назначение: первые – вальящетые – предназначаются для самых почетных гостей, так как через них вступили во двор князь с княгинею; вторые – стекольчатые – для менее важных лиц, через них прошли бояре; и, наконец, последние – решетчатые – служат для входа «малых людей».

 

Над воротами повешены иконы; эта незначительная сама по себе деталь для нас очень ценна, так как она указывает, насколько описание двора близко к истине. Конечно, вряд ли над тремя воротами можно поместить «до семидесяти» икон, но это «семьдесят», как и семиверстное протяжение двора нужно понимать просто как указание на большое число икон, помещенных над пролетами ворот. Обычай же ставить иконы над воротами еще и до сих пор не перевелся в северных губерниях, в особенности, у старообрядцев и раскольников.

 

Посреди двора стоят златоверхие терема, которые несколькими стихами ниже называются высокими. Трудно предположить, чтобы здесь под выражением «терема» подразумевалось несколько отдельно стоящих зданий, служащих для жилья владельца и его семьи; скорее, слово «терема» заменяет здесь слово «хоромы», обозначающее одно богатое жилое здание, которое представляет совокупность отдельных помещений.

 

В былине о Чуриле Пленковиче ничего не говорится о переднем высоком крыльце, тогда как в других былинах оно фигурирует очень часто; зато в ней упоминается о заднем «перёном крылечке», на котором отец Чурилы предупреждает его о дорогом госте – князе Владимире. При упоминании былиной об этом «перёном», то есть обнесенном перилами крыльце, невольно вспоминаются те крыльца, с которыми мы познакомились выше. При этом крылечко это заднее: былина как бы подчеркивает это расположение тем, что отец Чурилы выбрал именно это крылечко для тайной беседы с сыном, а не пошел для этой цели на переднее крыльцо, несомненно, существующее, но непосредственно примыкающее к сеням – гридне, где пируют гости, которые могли бы услышать разговор. О таком размещении передних крылец мы узнаем из других былин.

 

Что касается внутреннего убранства терема, то былина рисует его сказочно роскошным и местами неправдоподобным, но опять-таки эта гипербола говорит лишь о богатстве убранства. Наконец, в былине говорится, что за подарками для князя и его дружины Чурило спускается «во глубок погреб», где хранятся наиболее драгоценные вещи и который как бы противополагается другим, не столь крепким хранилищам, где находится менее ценное имущество и запасы.

 

 

Приведенное описание загородного двора во многом совпадает с рисунком из альбома Мейерберга, изображающим боярский двор XVII в. в селе Никольском (рис. 66). Действительно, на этом рисунке мы видим внушительных размеров двор, огороженный высоким сплошным забором, состоящим из парных столбов, между которыми забраны горизонтальные ряды досок. В левом углу ограды стоят высокие ворота с решетчатыми полотнищами и двухскатной тесовой крышей; ворота эти, вероятно, не единственные - другие, надо полагать, или находятся за зданиями, или просто пропущены художником, так как рисунок его набросан очень эскизно. Вблизи ворот находится длинное, покрытое односкатной крышей здание с тремя широкими входами - воротами, имеющее, очевидно, служебное назначение; другие, такие же низкие и длинные службы, видны у противоположной стороны ограды.

 

Внутри двора, ближе к левому его краю, высятся хоромы, состоящие из трех главных частей. Первая из них представляет собой высокий, почти квадратный в плане сруб, покрытый крутой крышей, имеющей форму палатки и украшенной по концам конька двумя остриями («тычками»). Средняя часть несколько ниже первой и в плане имеет сильно вытянутую форму – из всех трех частей хором она самая длинная, а ее двухскатная крыша самая пологая; почти под самым свесом последней видно три небольших квадратных оконца.

 

Вдоль этой части хором тянется вверх крыльцо, которое также состоит из трех частей: нижнего «рундука» (нижней площадки), покрытого пирамидальной крышей, опирающейся на четыре столба, затем лестницы («всхода») с перилами и односкатной крышей и, наконец, «верхнего рундука», опорой которому служит особый высокий сруб. Верхний рундук так же, как и нижний, покрыт самостоятельной крышей, но он не открытый – его столбы обшиты тесом, в котором прорезаны два небольших окна.

 

Наконец, последняя часть хором представляет собой сруб, почти равный по высоте первому срубу; в плане же эта часть хором имеет форму прямоугольника, менее длинного, нежели средняя часть хором, но более широкого. Сруб этот, очевидно, пятистенный, так как художник провел посередине лицевой его стены вертикальную черту, изображающую торцы бревен внутренней (рубленой) стены. Из трех окон этой части хором два расположены вверху, близко к свесу двухскатной крыши, а одно – внизу, однако, на значительной высоте от земли, что как бы указывает на существование здесь подклета, так что эта часть здания является трехэтажной. Об этом говорит и вся высота хором, которая представляется весьма значительной по сравнению со стоящим рядом деревом, уже не молодым, на что явно указывает его форма.

 

О назначении каждой из этих трех частей хором можно только догадываться, опираясь на уже имеющиеся у нас сведения о крестьянском жилье и, отчасти, на внешнем виде самих хором. А именно, крыльцо ведет прямо в верхний этаж хором, в котором, следовательно, живет сам владелец и его семья, как об этом поется и в былинах: «В терему сидит все, во златом верху». На рисунке верхний рундук крыльца примыкает, по-видимому, к правой части хором, но это, вероятно, произошло от того, что художник далеко не в совершенстве владел перспективой, в чем можно убедиться, рассматривая другие рисунки альбома Мейерберга. Если же это действительно ошибка, то тогда верхний рундук придется у конца средней части хором, то есть у сеней, куда обычно ведут крыльца, как нынешних крестьянских изб, так и тех хором, которые описываются в былинах.

 

 

Кроме того, эту часть хором можно признать за сени, потому что она служит соединительным звеном между двумя главными срубами, из которых левый отвечает той части крестьянского жилья, которая называется передней избой, а правый отвечает задней избе, или клети. По-видимому, передняя часть рассматриваемых хором заключает в себе жилые комнаты – «покоевые хоромы», то есть спальни («ложни», «ложницы»); об этом можно судить, основываясь на том, что сруб этот – пятистенный и, следовательно, в нем может поместиться несколько отдельных спален, правый же сруб – четырехстенный, поэтому в верхнем его этаже можно предположить существование одного большого помещения, служащего для приема гостей, то есть «гридни».

 

Второй этаж левого сруба, очевидно, тоже жилой; на это указывает окно, о котором было сказано выше. Здесь, надо полагать, помещаются ближние слуги, а может быть, и кухня («стряпущая изба»). Наконец, в нижнем этаже, лишенном окон, в «подклете», сгруппированы различные кладовые для хранения имущества и съестных запасов.

 

Таким образом, рассмотренный нами рисунок хором из альбома Мейерберга и описание загородных хором в былинах не только не противоречат, но местами даже поясняют друг друга и в то же время подтверждают сделанное выше предположение о близком сходстве в приемах постройки жилья у более зажиточных крестьян и помещиков.

 

К сожалению, приведенный рисунок Мейерберга является, насколько нам известно, единственным, на котором изображены хоромы помещичьей усадьбы средней руки; все остальные памятники касаются или загородных дворцов, или городских домов, которые, по существу, как увидим, мало чем отличались от домов загородных, и к рассмотрению которых мы теперь перейдем.