Условия развития русского деревянного зодчества

Географические условия края. Строительные материалы. Причины отсутствия древнейших памятников деревянного зодчества. Материалы по истории деревянного зодчества: условия бытовые и исторические; памятники письменности иноземные и местные. Существующие памятники деревянного зодчества. Терминология.

Первобытное зодчество каждого народа, только что осевшего на новых местах, всегда находится в тесной связи с географическими условиями этих мест, даже и в том случае, если народ этот обладает известной долей культуры и уже успел выработать кое-какие строительные приемы, живя на своей первоначальной родине. Связь эта продолжает оставаться тесной до того времени, когда народ, образовав государство, достигнув высоких ступеней культуры и заведя оживленные сношения не только с ближайшими соседями, но и с отдаленными странами, получает возможность привозить к себе те строительные материалы, в которых родина ему отказывает, но которые становятся ему необходимыми для постройки зданий, удовлетворяющих его развивавшимся потребностям и облагороженным культурой вкусам.

До этого же времени каждый человек, строя свое жилище, думает лишь о том, чтобы оно, во-первых, укрывало его и весь его домашний скарб от господствующих в данной местности атмосферных явлений; во-вторых, ограждало от нападений хищных зверей и враждебных соседей и, наконец, чтобы это жилище можно было скоро и дешево построить, пользуясь всегда имеющимися под рукой строительными материалами.

В таком же положении должно было находиться и первоначальное зодчество славян, спустившихся с Карпатских гор и расселявшихся в пределах нынешней Европейской России. Если они до своего переселения и выработали даже некоторые строительные приемы, то, попав в совершенно иную обстановку, они волей-неволей должны были ей подчиниться. Какова же была эта обстановка? Равнина Европейской России делится на две различные по характеру полосы: южную – степную и северную – лесную, граница между которыми определяется линией, проведенной от устья Камы к Киеву. Расселяясь на новых местах, славяне, в силу многих условий, явно стремились в лесную область, предпочитая ее степной, которая была во власти кочевников, страшных всякому оседлому племени. Северная же область представляла собою сплошной дремучий лес с редкими поселениями различных полудиких финских племен, у которых единственными путями сообщений являлись реки. Горные породы встречались там либо в виде относительно глубоко залегавших в почве пластов песчаников или известняков, лишь кое-где, преимущественно по берегам рек, выступавших на поверхность земли; либо в виде крупных или мелких валунов, рассеянных по лесу. Последних, правда, почти всюду было в изобилии, но употреблять их для строительных целей, в особенности большие, было не под силу славянам, не знавшим строительной техники; поэтому они пользовались только мелкими валунами, применяя их как второстепенный, а не основной, строительный материал. Что касается разложившихся горных пород, то есть глины и песка, то хотя они так же, как и валуны, встречались повсюду, но все же играли роль только второстепенных материалов, так как, если умение изготовлять кирпич и было известно, то все-таки последний требовал для его изготовления большой затраты времени и, следовательно, применялся первоначально лишь в случаях крайней необходимости, а впоследствии – для сооружений исключительной важности.

Сравнительно недолгое тепло в летнюю пору и суровые зимние стужи заставляли славян заботиться о теплоте их жилищ, а сильные и частые дожди вместе с обильными росами принуждали их строиться из такого материала, который не особенно скоро разрушался от действия атмосферной влаги.

Наконец, живя в близком соседстве с дикими и сильными зверями, которыми кишели леса, славянам приходилось думать о том, чтобы хоть у себя дома они сами и их скот были в безопасности от этих соперников в обладании лесными чащами; другими словами, жилища славян должны были быть настолько крепкими, чтобы в них не мог вломиться ни могучий зубр, ни медведь, ни свирепый вепрь.

Итак, славянам был нужен такой строительный материал, который обладал бы следующими качествами: легкостью обработки примитивными орудиями, нетеплопроводностью, сопротивляемостью действию атмосферных осадков, прочностью и, наконец, повсеместной распространенностью. Таким материалом являлось дерево во всем разнообразии его пород; ближе к северу простирался бор с его колоссальной величины соснами, лиственницами и елями; в центральной полосе к хвойным породам примешивались лиственные, то есть береза, осина, ольха, липа, клен, вяз и т.д.; говоря иначе, здесь царило преимущественно чернолесье, которое на границе степной полосы уступало место почти исключительно дубовым лесам. Вначале славяне употребляли, вероятно, для построек различные породы леса, более или менее отличающиеся прямизной, но, надо полагать, очень скоро начали отдавать предпочтение хвойным породам, в особенности сосне и лиственнице, ценя их смолистость, хорошо сопротивляющуюся гниению, исключительную прямизну, плотность древесины, свойство относительно легко поддаваться раскалыванию по слоям (доски) и, наконец, отсутствие дупел даже в многовековых представителях этих пород.

Если даже допустить мысль, что славяне в своей прежней родине были мало знакомы с употреблением для строительных целей именно хвойных пород, то их скоро должны были этому научить, во-первых, аборигены их новой родины – финские племена, а во-вторых, как ближние, так и дальние соседи, жившие в таких же лесах, то есть различные литовские племена и заморские варяги (норманны). Многочисленные дружины последних не только бродили среди русских славян, но часто и оседали у них, довольно быстро с ними ассимилируясь, так как в отношении культуры варяги в то время не были выше славян.

У всех этих народов орудием для обработки дерева служил топор (топор назывался также – «тесель, теслица, тесло»), первоначально, быть может, тот же самый, с которым они выходили в бой; впоследствии он, конечно, видоизменился, будучи приспособлен к специальной цели, и в помощь к нему появились долото и молот; однако, последний и до сих пор часто заменяется обухом топора, поэтому вероятнее предположить, что славяне обходились, в большинстве случаев, без молота, делая почти все топором, которым они владели в совершенстве. Недаром, вплоть до петровской эпохи, плотники не знали слова «строить» – они не строили свои избы, хоромы, церкви и города (крепости), а «рубили» их, почему и самих плотников именовали иногда «рубленниками».

В зависимости от орудия виды обработки материала, подготовлявшегося для постройки, были ограничены. Это были:

1) Бревна – «деревья» или «дерева», «бсляди», или «сляги», как их еще и до сих пор часто называют плотники. В зависимости от их назначения бревна употреблялись различной длины, но для рубки стен домов и церквей применялись, вероятно, бревна такой же длины, как и теперь, то есть 4-х и 3-х саженные, так как при бревнах большей длины работа становится очень затруднительной и медленной. В старину же работа с длинными бревнами была бы еще более трудной, так как толщина последних превышала нынешнюю вдвое и более; так, например, церковь Иоанна Богослова на реке Ишне (близ Ростова Ярославского, XVII век) срублена из 10-и и 12-и вершковых бревен. Дворец и конюшни подмосковного села Кускова срублены из 10-ти вершковых бревен; дворец этот построен в конце XVIII века, следовательно, еще сравнительно недавно даже вблизи таких центров, как Москва, леса были богаты многовековыми деревьями и строителям было из чего выбирать материал для своих построек.

Рис. 1. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

2) Брусья, то есть бревна, отесанные на четыре канта.

3) Пластины – бревна, расколотые по длине на две части, и

4) Доски – «тёс». В старину пиленых досок не было, так как пилы вошли во всеобщее употребление только в послепетровское время, а до этого для получения досок деревья раскалывались клиньями на несколько частей, которые затем обтесывались топорами, откуда и возникло само название – «тёс» (слово «доска» того же корня, ср. диалектное «цка», «дека», «тска»).

Работа была медленная, требовала большого навыка и была связана с непроизводительной тратой материала потому, что деревья раскалываются не всегда удачно и при обтеске неизбежно остается много неприменимой в дело щепы; в силу этого тес расходовали весьма бережно, заменяя его, где только было возможно, пластинами.

Таковы были главнейшие виды подготовленного для постройки дерева, но кроме них применялись и другие, как то: жерди – тонкий круглый лес, жерди с частями сучьев, бревна с частями корней и, наконец, лемех, называвшийся также гонтом. Пока остановимся несколько только на последнем. Лемех употреблялся для покрытия крыш, которые имели кривые поверхности, как, например, главы церквей, и которые поэтому было почти невозможно крыть тесом, так как при небольших размерах крыши последний приходилось сильно выгибать, что при относительной толщине его было весьма затруднительно. Лемех приготовлялся обыкновенно из тонкого и узкого осинового теса, который разрубали на короткие дощечки и один конец их обделывали или в форме острия (рис. 1а), или в форме полукруга (рис. 1б), или, наконец, в форме городков (рис. 1в). Дощечки прибивались плотно, одна рядом с другой, последовательными рядами, начиная с низа крыши, причем каждый последующий ряд закрывал стыки дощечек нижележащего ряда. Кровли, сделанные из лемеха с полукруглыми концами, казались покрытыми рыбьей чешуей, почему и существовали выражения: «крыть в чешую» и «по чешуйному обиванию».

Покрытие лемехом отличалось удивительной прочностью и сопротивляемостью влаге, но и требовало немало искусства, почему появление его не может быть отнесено к глубокой древности, равно как и покрытие тесом. Последний, в силу уже упомянутой трудности его изготовления, употреблялся в дело первоначально лишь для зданий исключительной важности, а обычные сооружения крылись, надо полагать, просто соломой, отчего еще более усиливалась опасность пожара, этого Дамоклова меча всех старорусских сел и городов. Наши летописи пестрят упоминаниями о грандиозных пожарах, уничтожавших иногда целые города, причем, в пламени гибли все, кто не успел вовремя выбраться вон из горящей части города, представлявшей сплошной костер. Горели не только скученные дома узких улиц, переулков и тупиков, но горели и бревенчатые мостовые, заборы, мосты и, наконец, стены городов. Бороться с огнем, имея для этой цели лишь бочки, ведра и багры, было почти немыслимо; пожары прекращались тогда, когда уже больше нечему было гореть, или случайно – в силу переменившегося направления ветра или проливного дождя, поэтому избегнуть общей участи могли лишь такие здания, которые стояли совершенно изолированно, среди большой площади или большого, густого сада. В таком благоприятном положении могли находиться только дома привилегированных лиц и церкви, но как те, так и другие, строились обычно очень высокими, к чему славяне, как это присуще жителям равнин, имели особое пристрастие и, следовательно, доминируя над другими зданиями города, чаще притягивали к себе удары молний и в конце концов также становились жертвой пламени, если не успевали ранее сгнить.

Отсюда понятно, почему до нас дошло сравнительно мало памятников деревянного зодчества наших предков, а те, которые уцелели, не старше начала XVII века, так как деревянное здание может просуществовать более четырехсот лет только при исключительно счастливых условиях и любовно-бережной о нем заботе. У нас же заботы и любовь к памятникам родной старины – явление сравнительно новое и еще в недалеком прошлом эти памятники уничтожались не только стихиями, но и гибли от руки невежественных строителей, не умевших или не хотевших понять их красоты.

Таким образом время, стихии и, наконец, наши же собственные предки лишили нас возможности восстановить картину последовательного развития деревянного русского зодчества, пользуясь сохранившимися его памятниками. Положение было бы безвыходным, если бы на помощь не являлись, с одной стороны, некоторые исторические условия и особенности быта русского народа, а с другой стороны, как наши, так и иностранные памятники письменности.

Начнем с условий исторических и бытовых.

Первым важным фактом в истории объединенных славянских племен, начавших называть себя Русью, является принятие ими христианства. Последствия этого факта весьма разнообразны, но нас может интересовать только одно из них, а именно то, что с принятием новой веры возникла необходимость в сооружении новых храмов и притом, храмов каменных, тогда как существовавшие до крещения Руси весьма малочисленные христианские церкви, конечно, были деревянные. Для сооружения первых каменных храмов были вызваны греческие мастера, так как до этого времени славяне совершенно не были знакомы с каменным строительством. Однако, они относительно быстро освоились с этим видом зодчества, и уже в XI веке каменные церкви начинают строиться собственными силами, своими местными мастерами, научившимися этому искусству от греков (византийцев). Само собою понятно, что каменными строились лишь те храмы, которые имели исключительное значение, как, например, Святая София Киевская и Святая София Новгородская. Такие храмы требовали на их постройку больших средств, каковых, конечно, не имелось для постройки обычных церквей, которые приходилось рубить из дерева. По той же причине постройку обычных церквей невозможно было поручать мастерам греческим, труд которых оплачивался, вероятно, весьма дорого.

Если наши первые каменные храмы, сооруженные греческими или нашими зодчими, должны были быть похожими на храмы византийские, то вряд ли это сходство распространялось и на деревянные церкви; этому мешали, во-первых, трудность передачи в дереве форм каменных, а во-вторых, то обстоятельство, что строились эти церкви, как было уже сказано, местными мастерами – простыми плотниками, уже успевшими ко времени принятия христианства выработать вполне определенные конструктивные приемы, а следовательно, и некоторые архитектурные формы.

Понятно, что русское духовенство, строго следившее не только за соблюдением догматов восточной церкви, но также и за неизменностью ее обрядов, должно было стремиться к тому, чтобы и деревянные церкви в основных чертах были такими же, как и каменные; но это в сущности сводилось к соблюдению лишь очень немногих условий, для чего не было необходимости придавать формам деревянной церкви вид форм каменных, раз только это противоречило основным правилам плотничного искусства.

Таким образом, новая религия, создав на Руси новую область строительства, каменные храмы, весьма мало отразилась на формах деревянных, и наши плотники, сооружая деревянные церкви, приспособили для них те конструктивные и художественные приемы, которые им были уже хорошо знакомы, а те немногие, которых не хватало в их запасе, им пришлось изобретать самим. Заимствовать было неоткуда потому, что в области плотничного искусства русские, конечно, стояли впереди византийцев, строивших почти исключительно из камня и кирпича.

Вторым важным для нас историческим фактом является татарское иго, надолго исковеркавшее общественную жизнь древней Руси. Все замерло; замерли и наладившиеся было сношения с соседними странами, и лишь в силу необходимости оставались подневольные сношения с Ордой. Последняя, конечно, не могла так или иначе не влиять на уклад русской жизни и на искусство Руси, но Русь поддавалась этому влиянию не сознательно, не по доброй воле, а лишь в силу, так сказать, тесного сожительства. Во всяком случае, если влияние татар и отразилось на чем-либо, то только не на нашем храмосозидательстве; об этом говорит тот упадок каменного церковного дела, который явно виден в памятниках эпохи первой половины зависимости от татар. Что же касается деревянных церквей, то и на них владычество татар не могло отразиться, так как, будучи сперва кочевниками, татары не возводили никаких постоянных сооружений и, следовательно, не имели никакой архитектуры, а затем, осев преимущественно в степных областях, татары стали строить свои здания из камня. Но даже и при других условиях жизни татар русские не могли бы заимствовать у них какие-либо архитектурные формы потому, что для православных казалось великим грехом заимствовать что-либо при постройке храма от «поганых», каковыми татары, вначале язычники, а затем магометане, всегда были в глазах русских. Наконец, вопреки общепринятому мнению, татары вовсе не стесняли искусства; наоборот, в мирное время они даже поощряли его и оберегали всяких мастеров и людей науки, о чем ясно говорили ханские ярлыки: «Мастера трогать нельзя – Мастер избранное лицо, Богом хранимое, и если его тронуть, то Бог накажет монгола». «А что будут церковные люди, ремесленники или писцы, или каменные здатели, или дровяные или иные мастера, каковы ни буди, и в наши никто не заступаются и наше дело да не емлют их».

Таким образом, татарское иго не отразилось непосредственно на русском деревянном строительстве церквей; во всяком случае, это иго не направило его в отношении форм в какое-нибудь новое русло. Оно могло только, если судить по памятникам каменного зодчества, несколько задержать развитие существовавших архитектурных форм и сократить как число строившихся церквей, так и число возникавших новых форм.

Следующим весьма важным для нас историческим моментом является вступление Иоанна III в брак с Софией, внучкой Константина Палеолога. Брак этот привлек в Москву много греков и несомненным его следствием является тот наплыв иноземных художников, которому положил начало своим приездом Аристотель Фиоравенти, вызванный в Москву для постройки Успенского собора (1475–1485 гг.). Само собою понятно, что такие мастера, как Марк Фрязин, Петр Антоний, Алевиз из Милана и прочие, не могли не влиять на русское искусство вообще, но в частности, на церковной архитектуре их работа на Руси, как это ни кажется странным с первого взгляда, отразилась весьма мало; подробное рассмотрение причины этого явления нам предстоит в дальнейшем (в истории каменного зодчества), а пока сошлемся лишь как на факт, что церковь села Коломенского и Покровский собор в Москве (Василий Блаженный), построенные при сыне и внуке Иоанна III, являются по общей их идее и большинству деталей вполне самобытными сооружениями, не имеющими ничего общего ни с архитектурой Западной Европы, ни с архитектурой Византии, причем для нас особенно знаменателен тот факт, что строившие их зодчие явно подражали формам наших деревянных церквей.

Отсюда мы вправе заключить, что влияние иностранных зодчих совершенно не коснулось нашего деревянного церковного строительства, продолжавшего развиваться в искони определившемся направлении.

Насколько это направление было самобытно и устойчиво, говорит следующий факт: во второй половине XVI в. духовенство во главе с патриархом Никоном стало запрещать сооружение церквей шатрового типа, находя, что подобная архитектурная форма не соответствует «церковному чину» и допустима лишь в качестве венчающей части колокольни, но никоим образом самого храма. В самой Москве и ближайших к ней областях запрещение это имело фактическую силу, но от глухих мест Севера и Заволжья власти были далеко, а с формой шатра русские люди так сжились, красота ее была так понятна и дорога им, что отказаться от нее ради отвлеченных догматических соображений, мало понятных и, в сущности, не имевших под собой почвы, казалось им досадным и вовсе ненужным. Поэтому там продолжали расти чудные по своей простоте и стройности деревянные церкви, тогда как в каменном церковном зодчестве больших городов шатер должен был уступить место пятиглавию.

Что касается жилых сооружений, то появление на Руси каменной архитектуры могло оказать на них влияние лишь весьма в незначительной степени. Действительно, вполне понятно, что строить себе каменные палаты могли только цари и люди, владевшие исключительными богатствами, все же остальные должны были довольствоваться иногда очень сложными и обширными, но все же деревянными хоромами. В отношении же тех форм, в которые отливался дом русского человека, следует предположить, что они мало менялись. В самом деле, если даже князья, а впоследствии цари, имевшие возможность более кого-либо другого ознакомиться с обычаями и жизнью иноземцев, неуклонно и любовно придерживались в своей интимной жизни обычаев старины, то уж, конечно, подражавшие во всем государю бояре, купцы и прочие горожане не стремились к изменению исконного уклада домашней жизни. Если же последний не менялся, вернее, менялся очень медленно, то так же медленно должен был преобразовываться и основной тип дома горожан, а характер жилья деревенского люда оставался неизменным, распадаясь, быть может, на несколько областных типов.

Следует сказать еще несколько слов о военной архитектуре. Здесь дело должно было обстоять несколько иначе, потому что, как бы замкнуто ни жил любой народ, как бы свято он ни хранил свои обычаи и заветы старины, он не может в области военного искусства не идти в ногу с окружающими его соседями, если только он выше всего ценит свою свободу и независимость. Поэтому, перенимая от более сведущих в военном деле соседей усовершенствования в оружии наступательного характера, народ должен зорко следить и за успехами в искусстве оборонительном, которое, главным образом, заключается в сооружении различного вида крепостей. Русские же люди любили свою свободу и к тому же всегда славились умением обороняться – «отсиживаться» в укрепленных городах, поэтому военная архитектура должна была у них стоять высоко; говоря иначе, она должна была постоянно видоизменяться в зависимости от собственного опыта и от знаний, почерпнутых у иноземцев.

Итак, из приведенных выше теоретических соображений, основанных на исторических данных и условиях быта, мы можем вывести заключение, что основные архитектурные приемы древнерусского плотничного дела, как художественные, так и конструктивные, весьма мало отражая в себе внешнюю историческую жизнь народа, менялись очень мало и, отвечая только постоянству уклада внутренней жизни Руси – ее быта, постепенно лишь совершенствовались, оставаясь по существу такими же, какими были в глубокой старине. Другими словами, те памятники церковного и гражданского деревянного зодчества XVI в., которые сохранились до нашего времени и распадаются на несколько типов, должны представлять по их формам повторение тех аналогичных по своему назначению деревянных зданий, которые строились нашими предками в XV, XIV и т.д. веках.

Этот теоретический вывод подтверждается также различными памятниками письменности и, отчасти, иконографии и картографии. К первым относятся описания путешествий по России иноземцев; из них наиболее интересными являются произведения Адама Олеария, Мейерберга и Эрика Пальмквиста, так как все они богато иллюстрированы. Среди гравюр этих изданий встречаются не только виды городов, но также сел и деревень с многочисленными изображениями церквей и домов; изображения эти для нас очень ценны, так как, относясь к ним с известной долей осторожности, то есть исправляя местами не понятые иностранными художниками чуждые им формы деревянной русской архитектуры и потому неверно изображенные, мы имеем в них образцы нашего деревянного зодчества, существовавшие в XVI и XVII веках. Если же мы примем в соображение то обстоятельство, что еще и по настоящее время сохранились некоторые деревянные церкви, построенные в XVI и XVII веках, то есть существующие более трехсот лет, то можем с уверенностью предположить, что некоторые из изображенных у Олеария, Мейерберга и Пальмквиста церкви были построены не в тот год, когда их зарисовывали художники этих путешественников, но значительно ранее, то есть им в то время могло быть более трехсот лет, подобно существующим ныне церквам. А между тем, вглядываясь в изображения деревянных церквей у Мейерберга, мы видим все те же архитектурные принципы, те же формы, как и в уцелевших памятниках нашего деревянного зодчества, что и подтверждает высказанное выше предположение о живучести и постоянстве архитектурных принципов наших плотников допетровской эпохи.

Что касается местных источников - различных «лицевых», то есть иллюстрированных миниатюрами рукописей, как, например, «Житие Николая Чудотворца», «Лицевое житие Святых Бориса и Глеба» и других, то, представляя громадный интерес в отношении каменного зодчества, они в очень малой степени затрагивают зодчество деревянное, потому что авторы миниатюр этих рукописей не считали деревянные здания достойными удивления, а стало быть, и изображения; для них дерево было слишком обычным, так сказать, будничным материалом, и поэтому они изображали сделанные из него сооружения только тогда, когда этого нельзя было избежать; поэтому в лицевых рукописях мы встречаемся лишь с изображениями деревянных оград, заборов, частоколов, ворот и, в редких случаях, звонниц (* звонница – вид сооружения для помещения церковных колоколов).

Сказанное о лицевых рукописях относится в равной мере и к памятникам иконографии, то есть к таким иконам, на которых имеется «палатное письмо» – изображения городов, монастырей, церквей и жилых зданий. За редкими исключениями изображения эти настолько фантастичны и вычурны, что в них иногда трудно угадать, какую именно реальную форму иконописец изобразил, украсив ее богатством своей фантазии. К тому же, подобно миниатюристам, иконописцы наши писали почти исключительно каменные здания, считая их для икон более уместными, нежели деревянные.

Гораздо большую ценность в смысле материала по истории нашего деревянного зодчества имеют старинные планы городов и монастырей, составленные русскими чертежниками. Планы эти отличаются одной особенностью, а именно тем, что представляют собой нечто среднее между планами или картами, как мы их понимаем в настоящее время, и видами с птичьего полета. Последним-то они особенно интересны, так как все здания нанесены на них не в виде планов, а в виде перспективных изображений; правда, перспектива эта очень своеобразна, условна и подчас неверна, но это нисколько не мешает составить себе ясное представление об изображенном здании. Одним из таких планов мы будем в дальнейшем пользоваться, потому что на нем в большом масштабе изображены не только деревянные церкви и монастырские стены, но и весьма разнообразные жилые и хозяйственные сооружения, а пока только назовем этот в высшей степени ценный документ – это план Тихвинского монастыря, составленный в 1679 году.

Таких планов сохранилось очень немного, причем, большинство из них, подобно тихвинскому, составлено довольно поздно, а именно, в XVII веке, что, впрочем, не уменьшает их значения, так как относительно изображенных на них деревянных зданий можно сделать такое же предположение, какое было сделано в отношении изображений на гравюрах иностранных путешественников.

Итак, все указанные источники, в особенности, описания путешествий по Руси иноземцев и местные планы, подтверждают теоретические предположения о том, что наше плотничное искусство представляло собою самобытную, изолированную область, куда посторонние влияния проникали в очень малой степени; другими словами, принципы этого искусства передавались по наследству из рода в род, причем, выработанные с течением времени типы зданий в основе не менялись(* недаром же в старинных актах (договорах о постройках) часто встречаются выражения: «по подобию», «как водится», то есть сделать ту или иную часть здания по образцу существующих.), а лишь варьировались, совершенствовались и украшались иногда новыми деталями.

Как еще одно доказательство этого приведем выписку из летописей: в Великом Устюге существовала, построенная в 1290 году, церковь Успения, которая сгорела в 1397 году; на ее место ростовский епископ Григорий поставил новую, по образцу сгоревшей, но и эта церковь тоже сгорела в 1490 году (** «вознеслась» – как выражались в старину наши летописцы). Вопреки приказанию московского великого князя, пожелавшего, чтобы новая церковь была точно такая же, как прежняя, мастер Алексей Вологжанин, вероятно, по указанию епископа Тихона начал рубить церковь не многогранную в плане («в окладе»), а крестчатую, чем и возбудил сильное недовольство устюжан, собиравшихся даже жаловаться на это великому князю и успокоившихся только тогда, когда епископ обещал, что начатое будет переделано, и церковь срубят по-старому. Это и было исполнено.

Таким образом, несмотря на то, что до нашего времени дошли лишь такие памятники старорусского деревянного зодчества, древность которых не восходит далее XVI века, мы все-таки имеем возможность восстановить без серьезных погрешностей картину последовательного развития нашей допетровской деревянной архитектуры, руководствуясь тем, что от нее сохранилось, и теми источниками, о которых было сказано выше.

В каком же порядке производилась постройка задуманного здания? Как это делалось в глубокой древности, мы не знаем, потому что об этом не сохранилось никаких свидетельств; известно только, что некоторые области особенно славились своими искусными плотниками: так, воины Святополка Окаянного, переругиваясь с новгородцами, пришедшими к Киеву с Ярославом Великим, кричали им: «Ах, вы плотники! А вот мы поставим вас наши хоромы рубить». Что же касается более позднего времени – XVI и XVII веков, то от них сохранились «наемные записи» – договоры, которые заключались для постройки церквей между различными лицами или целыми волостями, с одной стороны, и старостами плотничных артелей, с другой. Из этих договоров можно почерпнуть много любопытного. Так, например, из них видно, что у нас существовали плотничные артели, состоявшие из опытных мастеров, всецело посвятивших себя плотничному искусству, и учеников, исполнявших черную подготовительную работу. Во главе такой организованной артели стоял староста, который заключал условия с нанимателями и руководил всей постройкой, исполняя таким образом функции архитектора. Избирался ли он из своей среды артелью или, наоборот, он подбирал членов артели по своему усмотрению – этого мы не знаем, но, очевидно, что это был самый опытный и одаренный член артели. Артели не сидели на одном месте, а бродили повсюду, идя на приглашения различных нанимателей построить то или иное серьезное здание; мелкие же сооружения возводились, конечно, собственными силами данной местности, так как почти все русские люди были по природе отличными плотниками, а с основными приемами плотничного мастерства, то есть с умением владеть топором, был знаком каждый.

Договоры составлялись очень подробно: уславливались о форме плана, о высоте церкви, о форме ее верха, о числе, высоте и форме «прирубов», то есть боковых второстепенных ее частей, о числе окон, дверей, крылец – «рундуков», о величине и числе глав и т.д. Словом, оговаривали каждую деталь, каждую мелочь, и это объяснилось той простой причиной, что староста не составлял ни эскиза, ни проекта здания. Последние если и делались, то лишь в конце XVII века иноземными мастерами для каменных сооружений исключительной важности. В более же ранее время в них не было надобности, так как, во-первых, ни один заказчик не понял бы проектных чертежей, а во-вторых, как формы деревянного зодчества, так и терминология были чисто народными и, следовательно, понятными каждому. Если в договоре говорилось: «срубить стопы церковной сорок рядов до повалу», то как плотники, так и заказчик не только понимали, что главную часть церкви нужно сделать в основании квадратной и высотой до покрытия в сорок венцов, но и вполне ясно представляли себе, какой вид будет иметь эта часть церкви. Если же желали избежать малейшей недоговоренности, то писали, что такую-то деталь надо сделать «по подобию», «как водится», то есть по старым образцам, или же, наконец, ссылались на формы существующего здания: «...а бочки и главы построить как на Тифенском посаде у Флора и Лавра...» Несмотря, однако, на совершенное незнакомство с искусством черчения и чтения чертежей, которое так сильно облегчает работу строителя, наши предки мастерски справлялись со своим делом и построенные ими здания отличались, как можно судить по сохранившимся памятникам, удивительной правильностью, так как все прямые части, как то: стены и крыши – рубились плотниками «в правило», то есть по линейке или причалке, а дуговые, например, крыши в виде бочки или луковичные главы – «в кружало», то есть по циркулю, хотя циркуль (в смысле инструмента) вряд ли им был знаком и вместо него они, вероятно, употребляли воробу (* вороба – деревянная планка, на одном конце которой прилажен гвоздь, вокруг которого планка вращается, а на другом – кусок угля или мела, чертящий дугу).

Нам уже несколько раз пришлось столкнуться со своеобразной и не лишенной образности терминологией старорусских плотников. Лексикон их был очень богат, но многие термины теперь уже частью забылись, частью же заменены новыми словами русского же происхождения или иноземными, подчас странными для русского уха, как, например, мауерлат, заменивший собою «повальную слегу» (* «повал» – уширение верхней части сруба; «повальные слеги» – верхние венцы стен, которыми заканчивался повал и в которые врубались нижние концы стропил крыши).

Останавливаться сейчас на этой терминологии мы не станем, но в дальнейшем будем попутно приводить старые термины, полагая, что русскому зодчему не мешает их знать, тем более, что некоторые из них еще употребляются по местам плотниками наравне с новыми выражениями.

Михаил Красовский

Источник: https://wood.totalarch.com/node/1

Деревянное зодчество

Условия развития русского деревянного зодчества

Основные типы крестьянских дворов и изб

Основные элементы зданий. Главнейшие типы нынешних крестьянских дворов и изб. Их конструктивные и художественные детали. Крестьянские избы по памятникам письменности и сопоставление их с существующими типами. Внутренний вид изб.

Стены бревенчатого здания могут быть срублены двояким образом: из бревен, расположенных вертикально, или из бревен, расположенных горизонтально. В первом случае длина стены без опасности ее обрушения может быть произвольной, во втором же случае длина стены не может превышать 4–5 сажен, если только она не будет подперта какими-либо контрфорсами. Однако преимущество первого способа, практиковавшегося народами западной и северной Европы (в Швеции и Норвегии), в значительной мере ослабляется тем, что при усыхании дерева между бревнами образуются щели, в которых конопатка держится плохо, тогда как при втором способе, практиковавшемся славянами, бревна при усушке опускаются одно на другое (стена дает осадку), что позволяет стену плотно проконопатить. Славяне не знали сращивания бревен, то есть соединения их друг с другом при помощи врубки замком, появившейся у нас относительно поздно, поэтому срубы славянских жилищ не могли по своей длине и ширине превышать естественную среднюю длину бревен; последние же, в силу упомянутых выше причин, вряд ли были длиннее трех-четырех сажен.

Таким образом, существенной частью славянского жилья, его начальной формой, от которой шло дальнейшее его развитие, являлся квадратный в плане и произвольный по высоте сруб из горизонтальных рядов («венцов») бревен, связанных в углах врубками с остатком («в обло») или без остатка («в лапу», «в шап»).

Такой сруб назывался клетью, а последняя, в зависимости от ее назначения или положения в отношении других клетей, именовалась: «избою» или «истопкою», если предназначалась для жилья, и в ней была печь; «горницею», если она находилась над нижней клетью, которая в таком случае называлась «подклетом» или «порубом». Несколько клетей, стоящих рядом и связанных в одно целое, назывались, в зависимости от числа их, «двойней», «тройней» и т.д., или «хороминой»; так же называлась совокупность двух клетей, поставленных одна на другую. Хоромина, конечно, появилась впоследствии, а первоначально славяне довольствовались одною клетью – истопкой, вероятно, очень мало отличавшейся от современной крестьянской избы, которая хотя и устраивается теперь в разных областях по деталям различно, но, по существу, устройство ее везде одинаково.

Рассмотрим некоторые типы жилья, существующие теперь и наиболее отличающиеся друг от друга по степени их развития, причем заметим, что финские племена с течением времени переняли от славян очень много обычаев и приемов устройства жилищ и остановились на них, почему мы можем в некоторых случаях найти у них то, что у русских уже исчезло совершенно или в значительной мере изменило свою прежнюю форму.

Рис. 2. Основные типы крестьянских дворов и изб. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Начнем с самого примитивного типа, а именно – с избы остзейского крестьянина. Как видно из рисунка 2, его жилье состоит из двух срубов: большого – теплого (самой избы) и меньшего - холодной клети, соединенных между собой сенями без потолка, причем сени обычно устраиваются не такими глубокими, как изба и клеть, вследствие чего перед ними получается нечто вроде крыльца, покрытого свесом соломенной крыши, общей над всем зданием. Очаг устраивается из камней и не имеет трубы (курная изба), почему его ставят по возможности ближе к двери, чтобы дым выходил через нее в сени кратчайшим путем; из сеней дым поднимается на чердак и выходит наружу через отверстия в крыше, устроенные под ее коньком. Около печи и вдоль всей задней стены избы делаются нары для спанья. Клеть служит для помещения в ней того домашнего скарба, который может пострадать от дыма, например, сундуков с платьем, а также для спанья в ней летом. Как изба, так и клеть, освещаются маленькими «волоковыми», то есть задвигающимися, окнами, а сени оставляются темными. Все здание делается «поземным» («на пошве»), то есть ставится непосредственно на земле без фундамента, отчего и полы обычно устраиваются из утрамбованной земли или глины.

К улице здание обращено своей узкой стороной (* поставлено «точном»), таким образом, на нее выходят два окна избы, а входная дверь в сени выходит во двор.

Рис. 3. Основные типы крестьянских дворов и изб. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 4. Основные типы крестьянских дворов и изб. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Литовская изба (рис. 3) отличается от рассмотренной главным образом тем, что она «пятистенная», то есть основной сруб разделен рубленой же стеной на две почти равные части, а клеть от сеней отделяется перегородкой.

Большая часть Малороссии безлесна; поэтому стены ее хат в большинстве случаев не рубленые, а мазанковые. Останавливаться на устройстве хаты не будем, заметим только, что в сравнении с жильем остзейцев и литовцев она по деталям является следующей ступенью развития, оставаясь в то же время по размещению основных частей такой же, как и предыдущее; это совершенно определенно говорит об общности первоначального уклада жизни и о том, что предки малороссов строили свои жилища из дерева, которое им пришлось заменить хворостом и глиной после того, как они были вытеснены в безлесную степь. Подтверждается это также и тем, что хаты более лесистых губерний, как, например, Волынской, очень похожи по типу на уже рассмотренные жилища. Действительно, хата Волынской губернии состоит из пятистенного сруба, большая часть которого отведена под теплое жилье (рис. 4), а меньшая, разделенная в свою очередь стеной, образует сени и чулан; к последним примыкает клеть, сделанная из столбов, промежутки между которыми забраны досками, и покрытая самостоятельной крышей. Печь, хотя и снабжена трубой, но остается по старой памяти у двери; к печи примыкает коник (нары), переходящий у двух других стен в лавки для сидения. В красном углу, под образами, находится стол, врытый ножками в земляной пол. Снаружи хаты, у ее теплой части, устраивается завалинка, нечто вроде земляной скамьи, служащей также для удержания тепла в хате, почему с тех сторон, где нет окон, завалинка поднимается иногда почти под самую крышу. Для той же цели, то есть для сохранения тепла, все жилье несколько врывается в землю, так что в сени приходится спускаться по нескольким ступеням.

Малороссийская хата ставится не у самой улицы, а несколько отступя, за садиком, окнами и дверью ориентируется на юг и под нее делается насыпь для отвода дождевой воды; хозяйственные постройки и помещения для скота никогда не примыкают к жилью, а расстанавливаются без определенного порядка, как удобнее в каждом отдельном случае, по всему двору, обнесенному плетнем.

Рис. 5. Основные типы крестьянских дворов и изб. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 6. Донская изба. По В. Суслову. Основные типы крестьянских дворов и изб. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Более развитый характер имеют старые избы в области Войска Донского; основной сруб делается здесь низким и делится продольной капитальной стеной на две равные части, которые, в свою очередь, делятся перегородками на сени (А), кладовую (Б), чистую комнату (В), спальню (Д) и кухню (Е). Три последних помещения отапливаются одной печью, кроме которой в кухне имеется очаг для приготовления пищи (рис. 5). Во избежание затопления во время разлива рек, по берегам которых обычно ставятся дома, последние устраиваются на высоких подвалах, что вызывает необходимость устройства лестниц («ступениц» ), ведущих к крылечкам, которые сливаются с галерейками, охватывающими жилье с трех сторон. Галерейки эти поддерживаются или столбами, или кронштейнами из выпускных бревен (рис. 6). У более старых изб галерейки делались с навесами на резных столбиках, являясь благодаря этому однородной формой с теми «опасаниами» (галерейками), которые часто охватывают кругом малороссийские и прикарпатские церкви. Отверстия окон окаймляются снаружи наличниками и снабжаются для защиты от жгучих лучей южного солнца ставнями; стены снаружи выравниваются, как и у малороссийских хат, толстым слоем глины и белятся известью. Крыши делаются или соломенные или тесовые.

Почти такое же устройство имеет и наиболее примитивная великорусская изба, встречающаяся преимущественно в местностях, бедных лесом; она состоит из двух срубов, соединенных сенями (рис. 7). Передний сруб, выходящий окнами на улицу, служит жилым помещением, а задний, выходящий во двор, так называемая клеть, или боковуша, служит кладовой и летней спальней. Оба сруба имеют потолки, тогда как сени покрыты только крышей, общей для всего здания. Входная дверь ведет со двора в сени, из которых уже попадают в избу и в клеть. Такие избы бывают обыкновенно поземными, окружаются для тепла завалинками и еще очень недавно большинство из них делалось курными (* «черными», «рудными» («рудиться» – мараться, пачкаться), поэтому печь поворачивалась отверстием («хайлом») не к окнам, а к двери, как у чухон Остзейского края.

Рис. 7. Основные типы крестьянских дворов и изб. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 8. Основные типы крестьянских дворов и изб. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Следующим по степени развития типом избы является тот, в котором все здание поставлено на подклет; делается это для облегчения доступа в избу во время зимы, когда на улице лежит толстым слоем снег и во дворе набираются груды навоза. К тому же подклет не бесполезен как лишнее помещение для склада различного менее ценного имущества, для хранения продуктов и, наконец, для мелкого скота. При наличии подклета появилась необходимость в наружной лестнице ко входной двери сеней; лестница почти всегда идет вдоль дворовой стены по направлению к улице и вместе с обеими своими площадками покрывается общей крышей, доходящей до улицы. Такие лестницы называются крыльцами, и появление их в русском зодчестве надо отнести к глубокой древности, так как слово «крыльцо», и притом именно в этом значении, встречается в летописном сказании об убиении в Киеве варягов Феодора и Иоанна (первых христианских мучеников на Руси). Первоначально крыльца делались с боков открытыми, как это встречается в церквах (рис. 8), а затем их стали иногда забирать досками и тогда пришлось отказаться от устройства окон в стене, вдоль которой идет крыльцо. Вследствие этого явилась необходимость повернуть печь хайлом к уличным окнам, так как иначе было бы темно работать стряпухам. Если изба устраивалась курной, то при таком повороте печи дым с трудом уходил из нее в сени и поэтому встречались избы, в которых печь была выдвинута хайлом в сени и прорезала таким образом стену избы. Однако, в большинстве случаев печи в таких избах имеют трубы и это дает возможность отгородить в избе переборкой особое помещение – стряпущую, которая является исключительно бабьим владением (рис. 9).

Рис. 9. Основные типы крестьянских дворов и изб. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис.10. Основные типы крестьянских дворов и изб. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

В остальном внутренний распорядок жилья остается почти таким же: вокруг избы идут лавки, но коник перешел от печи к противоположной стене; в «красном» углу (правом, дальнем от двери) под образами – стол; около печи, у двери в стряпущую, находится шкаф, а два других шкафа устроены: первый – с другой стороны печного хайла, а второй – около окна стряпущей, но дверцей в избу. В стряпущей имеются свои столы и скамья. Чтобы спать было теплее, устраиваются полати – дощатый настил, который представляет собою продолжение верхней поверхности печи и занимает половину площади избы (не считая стряпущей). Влезают на полати по двум ступеням, прилаженным к стенке печи.

Иногда клеть таких изб обращается в чистое помещение – в «боковушу», а складами для разного добра служат чуланчики, устраиваемые в сенях и освещаемые маленькими оконцами. В боковуше же делают коники, скамьи и ставят в красном углу стол.

Сложившийся таким образом тип избы вполне удовлетворял весьма незатейливым личным потребностям русского крестьянина и его семьи, но для хозяйственных надобностей одной избы мало: нужны помещения для телег, саней, сельскохозяйственных орудий и, наконец, для скота, то есть разные сараи, амбары, овины (* на севере их называют «ригачами»), мшанники ( * теплые, проконопаченные мхом помещения для скота), хлева и т.д. Все эти самостоятельные постройки лепятся частью к избе, частью друг к другу и образуют «двор» великорусского крестьянина (рис. 7 и 10). Часть двора делается крытой, а в старину весь двор вымащивался бревнами, как это выяснилось при раскопках в Старой Ладоге (* бревнами мостились не только дворы, но даже и улицы деревень, подобно городским улицам).

На подклете ставится иногда только часть здания: передняя изба или боковуша, или же обе они вместе, а сени делаются значительно ниже, на несколько ступеней, как, например, устроено в одной из изб села Мурашкина (* Княгининского уезда, Нижегородской губернии) (рис. 11).

Рис. 11. Основные типы крестьянских дворов и изб. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 12. Основные типы крестьянских дворов и изб. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

При дальнейшем развитии боковуша делается теплой, в ней ставится печь, и тогда она получает название «задней избы»; при этом сени и задняя изба делаются иногда по площади несколько меньше передней избы (рис. 12), а иногда как задняя, так и передняя изба делаются равными по занимаемой ими площади и притом пятистенными, то есть разделенными внутренней капитальной (рубленой) стеной на две части (рис. 17 а).

Наконец, при очень многочисленной семье и при известной зажиточности ее является необходимость в отдельном помещении для наемных работников, поэтому для них рубится отдельная изба, по другую сторону ворот, но под одну крышу с главной избой, что позволяет устроить над воротами «горницу», то есть холодную комнату с маленькими окнами и полом, поднятым выше пола главной избы (рис. 13); горница соединяется непосредственно со стряпущей и подобно ей предоставляется в полное владение баб.

Рис. 13. Основные типы крестьянских дворов и изб. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 14. По В. Суслову. Основные типы крестьянских дворов и изб. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Все рассмотренные типы изб – одноэтажные, но встречаются часто и двухъэтажные «двужирные» избы (* вероятно, раньше их называли «двужильными», т.е. избами в два жилья.), в особенности, в северных губерниях, где леса еще много. Такие избы по своему плану повторяют, в сущности, приемы изб одноэтажных, так как подклет их заменяется первым этажом; но назначение отдельных помещений видоизменяется. Так, подклет передней избы, становясь выше, чем в одноэтажных, перестает быть кладовой и наравне с верхом служит жилым помещением; нижний ярус задней избы превращается в конюшню и в хлев, а верхний ее ярус служит сараем и отчасти сеновалом, причем для въезда в него телег и саней устраивается особый «взвоз», то есть бревенчатый наклонный помост (рис. 14).

В чердаке передней избы делается иногда жилая комната, называемая светелкой, перед которой обыкновенно тянется балкон. Впрочем, балконы эти представляют собою, по-видимому, явление сравнительно позднее, равно как и маленькие балконы на столбах вроде изображенного на рисунке 14. Последние, очевидно, суть не что иное, как трансформировавшиеся крыльца.

Рис. 15. Основные типы крестьянских дворов и изб. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 16. Двухъэтажная изба в селе Воробъевском. По В. Суслову. Основные типы крестьянских дворов и изб. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рассмотрим еще один аналогичный пример северной избы, находящейся в селе Воробьевском (Кладниковский уезд Вологодской губернии. * Изба эта построена более ста лет тому назад). Изба эта двухэтажная (рис. 15). Середину первого этажа занимает проезд («подсенье»), влево от которого находятся «подклет» (* подклет иногда служит жильем, а иногда в ней помещается мелкий скот) и «голубец», то есть кладовая для провизии; вправо от проезда находятся «мшанник», то есть теплая кладовая для крупы и муки, и «стайка», то есть стойло для мелкого скота. Во втором этаже над подсеньем находятся сени, над подклетью и над голубцом – изба, печь которой помещена в дальнем углу, а не у двери, хотя изба и курная; около печи устроена лестница, ведущая в голубец. По другую сторону сеней находятся: боковуша (* горница), окно которой выходит на улицу, и полутемная кладовая. Все эти помещения размещены в одном шестистенном срубе, повернутом одной из своих длинных стен на улицу так, что на последнюю выходит и крыльцо (рис. 16). К противоположной стене примыкают еще два сруба, находящиеся под одной крышей с первым. В нижнем этаже среднего сруба находится «большой подсенник» – помещение для лошадей, над которым приходится «большой сенник»; в последнем лежит сено, стоят телеги, сани, хозяйственные орудия и хранится сбруя. К сеннику ведет взвоз, покрытый самостоятельной односкатной крышей. Наконец, в нижнем этаже заднего сруба размещены две «стайки» и обширный коровник, над которыми находятся «задцы», или «придельцы», служащие складом овса, и «малый сенник», который, благодаря своей относительной чистоте, является местом для спанья в летнюю пору а также местом, в котором производятся домашние работы.

Рис. 17. Основные типы крестьянских дворов и изб. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 18. Основные типы крестьянских дворов и изб. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Иногда в двухэтажных избах делается только одно наружное крыльцо, а для внутреннего сообщения устраивается лестница в сенях (рис. 17 и 18).

Таковы главные типы изб северных и центральных губерний; что же касается изб южных губерний, то они, по существу, такие же, хотя и отличаются тем, что размещаются к улице не короткой стороной, а длинной, так что все крыльцо выходит на улицу, а также тем, что печь часто ставится не у двери, а в противоположном углу, несмотря на то, что избы в большинстве случаев курные.

Конечно, в тех губерниях, где леса мало, – избы тесны, низки и очень часто не имеют подклетов (рис. 19); в более же богатых губерниях крестьянские дворы подчас не менее сложны, нежели на севере (рис.20).

Рис. 19. Основные типы крестьянских дворов и изб. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 20. Основные типы крестьянских дворов и изб. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Действительно, в последнем примере к избе примыкает целый ряд разнообразных хозяйственных построек, из которых наиболее интересны амбары, как сохранившие до сих пор свой старинный тип, о чем ясно говорит их простая и логичная конструкция, применяющаяся повсеместно лишь с небольшими вариациями, то есть они делаются обыкновенно или с крытой галереей, или с глубоким уступом нижней части сруба, которые служат защитой от дождя при входе в амбар. В местах сырых или заливаемых вешней водой амбары ставятся на высоких подклетах или на столбах (рис. 21,22 и 23). Рассмотрим теперь некоторые детали конструкции изб. Как было уже замечено выше, стены рубятся из горизонтальных рядов бревен, связанных в углах врубками; пазы вдоль бревен выбираются теперь всегда в нижней их части, однако, лет 60 тому назад, встречалась рубка и с обратными пазами, что, по словам академика Л.В. Даля, считалось признаком древности здания, но, по нашему убеждению, такую рубку стен, весьма нелогичную (* Дождевая вода при таком способе рубки гораздо легче проникает в пазы и, следовательно, загнивание бревен должно наступать значительно ранее, нежели при обычном теперь способе устройства пазов.), могли применить лишь в силу какого-нибудь недоразумения, или для таких зданий, на долговечность которых почему-либо не рассчитывали.

Внутренние стены, делящие сруб на отдельные помещения, делаются или дощатыми (перегородками), иногда не достигающими до потолка, или бревенчатыми (рублеными), причем в двухэтажных избах даже последние иногда не приходятся непосредственно одна над другой, а сдвинуты в сторону, смотря по надобности, так, что верхние стены получаются на весу. Так, например, правые стены подсенья и сеней в избе села Воробьевского (см. ри сунки 15 и 16) не представляют одна продолжения другой.

В простых одноэтажных избах стены сеней не врубаются обычно в стены срубов самой избы и клети, а забираются горизонтальными бревнами, концы которых входят в пазы вертикальных стоек, прикрепленных к срубам. В более сложных типах, как, например, в избе села Воробьевского (рис. 15 и 16), применяется иногда весьма оригинальный способ, ведущий свое начало с того времени, когда наши плотники еще не умели сращивать бревна и делать их таким образом произвольной длины. Состоит он в следующем: одна из стен, соединяющих два основных сруба, в данном примере – левая стена подсенника и сенника, представляет собой продолжение стены заднего сруба и торцы ее бревен касаются торцов бревен передней избы; за шесть вершков от свободно стоящего конца этой стены в нее врублена короткая поперечная стенка, нечто вроде контрфорса, обращенного внутрь здания, обеспечивающая устойчивость первой. Правая же стена сенника и подсенника совершенно не связана со стенами переднего и заднего срубов, почему поперечные короткие стенки врублены у обоих ее концов; таким образом, эта стена была бы совершенно отдельно стоящей, если бы ее не соединяли со срубами потолочные балки первого этажа.

Полы жилых помещений в первом этаже устраиваются или набивные (из земли или глины), или из досок по лагам («мостить по кладям»); в верхних же жилых комнатах полы стелются по балкам («по матицам»), причем только в больших избах последних делают две; обыкновенно же кладется одна матица, концы которой врубаются всегда в стены таким образом, что торцы ее снаружи стен не видны. Направление матицы всегда параллельно входной двери в избу; в середине, а иногда в двух местах, матицы подпираются стойками. Половые доски причерчиваются в четверть («в причерт с вытесом») или просто притесываются. Полы же таких помещений, как большой сенник, делаются не из досок, а из тонких бревен («кругляков»), просто притесанных друг к другу. Точно так же делаются и потолки верхних помещений, причем, в жилых комнатах кругляки иногда прирубаются в паз, проконопачиваются и поверх них всегда делается смазка, состоящая из нижнего слоя глины и верхнего, более толстого, слоя песка.

Для поддержания дощатого настила полатей в стойку врубается горизонтальный брус, называемый «воронцом»; он располагается в направлении, перпендикулярном к матице. Если в избе имеется дощатая перегородка, отделяющая, например, стряпущую, то доски ее прибиваются также к воронцу.

Окна устраиваются двух видов: «волоковые» и «красные».

Первые имеют очень малый просвет и закрываются не переплетами, а задвижными щитами, двигающимися или по горизонтальному направлению, или по вертикальному; такие окна уцелели до сих пор даже в некоторых церквах, как, например, у Иоанна Богослова в селе Ишне близ Ростова Ярославского (см. главу 8).

«Красными» окнами называются такие, просвет которых закрывается не щитом, а переплетом; первоначально переплеты таких окон поднимались вверх, подобно щитам волоковых окон и только (* такие красные окна еще часто можно встретить в избах Рязанской и Архангельской губерний (рис. 24), вероятно, сравнительно недавно получили широкое распространение переплеты на петлях. Оконные стекла, как известно, стали не редкостью на Руси только после Петра, а до него их место заменял бычий пузырь, или в лучшем случае, слюда, высокая цена которой, конечно, исключала возможность употребления ее в крестьянских избах.

Что касается художественной обработки окон, а именно дощатых наличников, украшенных порезками и наружными ставнями (рис. 9, 16, 25 и 26), то они могли получить широкое применение опять-таки лишь в послепетровскую эпоху, когда тес стал быстро вытесняться досками, получавшимися путем распиловки бревен и, следовательно, гораздо более дешевыми, нежели тес; до этого же времени рама окна («колода») обычно не закрывалась наличником, и порезки делались непосредственно на ней, как, например, это имеет место в очень старом амбаре деревни Шуньги Олонецкой губернии (рис. 27), причем верхняя и нижняя вязки рамы подчас представляли собой не самостоятельные части, но вытесанные из венцов стен. Конечно, такого типа колоды могли устраиваться лишь в хозяйственных сооружениях, в жилых же как горизонтальные, так и вертикальные их части делались из отдельных брусьев, что давало возможность оставлять над колодой зазор, исключавший возможность ломки или перекашивания колоды при осадке стены. Зазор снаружи закрывался бруском или широкой украшенной порезками тесиной, которая составляла венчающую часть наружной обработки окна. Точно так же украшались и двери.

Что же касается ворот, то и при их устройстве избегали декоративных частей, не обусловленных логикой конструкции, и вся красота ворот, этой одной из немногих казовых частей избы, заключалась в общей их форме, да в немногих порезках, как это видно на приводимых примерах (рис. 28, 29, 30, 31 и 32).

Наиболее интересным и сохранившим свой древний прием является устройство крыш, в особенности, на севере, где солома еще не вытеснила теса, как это наблюдается в губерниях, потерявших леса. Основу крыши образуют стропильные ноги («быки») (рис. 33-11), нижние концы которых врубаются в «подкуретники», то есть в верхние венцы сруба, а верхние концы – в «князевую слегу» (33-6). Основа эта обрешечивается «лотоками» («слегами» или «подтечинами»), то есть тонкими жердями, к которым прикрепляют «курицы» – брусья, сделанные из корневищ деревьев; последним придают вид различных фигур, украшенных порезками (33-10). На загнутых концах куриц укладывается дождевой желоб – «водотечник» (33-19), представляющий собой выдолбленное в виде корыта бревно, концы которого имеют раструбы и украшены очень часто порезками.

Кровля делается из двух слоев теса, между которыми прокладывается для устранения течи древесная кора, обыкновенно березовая («скала»), отчего нижний слой теса называется подскальником. Нижние концы тесин упираются в водотечники, а верхние зажаты по коньку «охлупнем» (33-1), то есть толстым выдолбленным бревном, заканчивающимся на фасаде корнем, обработанным в виде коня, оленьей головы, птицы и т.п. По верхнему ребру охлупня иногда ставят или решетку, или ряд «стамиков» (33-12); первая, как совершенно верно заметил Л. В. Даль, плохо вяжется с фронтонной фигурой охлупня и представляет собой явление, по-видимому, довольно позднее; последние же, вероятно, имеют древнее происхождение, на что отчасти указывает тот факт, что раскольники очень любили украшать ими свои моленные (* Во время гонений на раскольников их тайные моленные очень часто узнавались полицией именно по стамикам, почему их в это время часто избегали устраивать, и теперь стамики почти совсем вывелись из употребления.).

Так как охлупень один не может удержать досок кровли от срывания их сильным ветром, то приходится устраивать «гнеты» (33-4), то есть толстые бревна, концы которых схвачены на обоих фронтонах резными досками, называемыми «огнивами» (33-2). Иногда вместо одного гнета на каждом скате кровли кладут несколько более тонких бревен или жердей; в последнем случае слеги должны иметь загнутые в виде крючьев концы, за которые закладываются жерди (правая сторона рисунка 33).

Если слеги не имеют загнутых концов, то к ним прибивают доски, очень часто богато украшенные порезками. Доски эти называются «причелинами» или «подкрылками» (33-3 и 34) и оберегают торцы слег от загнивания. Л. В. Даль полагает, что причелины ведут свое начало от соломенных крыш, где они предохраняют солому от сползания на фронтон, и поэтому закладываются за крючья слег (рис. 35). Стык двух причелин, приходящийся на торце князевой слеги, закрывается доской, которая обычно также богато украшается резьбой и называется «ветреницей» (рис. 14).

Для того, чтобы свес крыши над фронтоном был больше, концы бревен верхних венцов постепенно свешивают один над другим; эти выступающие вперед концы называются «повалами» (рис. 33-8) и зашиваются иногда вместе с повальной слегой (33-7) «малыми подкрылками» – резными досками, защищающими торцы повалов и слеги от загнивания (рис. 36). Если торец повальной слеги очень толст и его нельзя закрыть одним малым подкрылком, то рядом с последним приделывают особую доску, которой придают вид какой-либо фигуры, большей частью коня или птицы (рис. 36).

Самые фронтоны делаются почти всегда не дощатыми, а рублеными из бревен, которые тут носят название «самцов».

Рис. 36. Основные типы крестьянских дворов и изб. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 37. Дымовые трубы. По В. Суслову. Основные типы крестьянских дворов и изб. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

В курных избах и по настоящее время устраиваются деревянные трубы (* «дымницы», «дымники»), удаляющие дым из-под крыши сеней. Трубы эти делаются из досок и иногда имеют очень живописный вид, так как их украшают порезками и стамиками (рис. 37).

Приемы композиции крылец очень разнообразны, но все же их можно разделить на три основных типа: на крыльца без лестниц или с двумя-тремя ступенями, на крыльца с лестницами и на крыльца с лестницами и рундуками, то есть с крытыми нижними площадками, предшествующими маршу лестницы.

Первые устраиваются обыкновенно таким образом, что их свободная от перил сторона находится прямо против двери, и покрываются односкатной кровлей (рис. 38) или двухскатной, поддерживаемой обычно двумя столбиками.

Марши лестниц, у которых нет нижних площадок, обыкновенно оставляются без крыш (рис. 39,40 и 41), хотя, конечно, встречаются и исключения (рис. 42 и 43).

Лестницы с нижними площадками («рундуками») всегда имеют крыши, которые устраиваются односкатными, часто с переломом над первой ступенькой марша (рис. 44, 45, 45а и 8). Верхняя площадка (верхний рундук) кроется одним, двумя или тремя скатами (рис. 44), причем опорою ей служат или выпускные из стены брусья («повалы») (рис. 40), или стойки – одна или две (рис. 46). Особенно живописны крыльца на одиночных столбах, как это видно па приведенных примерах (рис. 44 и 45).

Как на особый тип крылец, очень нарядных и ведущих, по-видимому, свое начало от крылец церковных или хоромных, нужно указать на крыльца с двумя маршами, сходящимися к одной верхней площадке. Очевидно, что два марша вызываются тут не утилитарными соображениями, а исключительно эстетическими и, вероятно, поэтому такие крыльца встречаются относительно редко.

Что касается художественной обработки крылец, то останавливаться на ней не будем, так как она ясно видна на рисунках 38–46; заметим только, что так же, как на других частях изб, доски с богатыми порезками, то есть чисто декоративные части, могли появиться на крыльцах только в послепетровскую эпоху, а до этого удовлетворялись исключительно конструктивными частями, придавая им те или иные художественные формы.

Печи во многих местах еще и теперь делаются не кирпичные, а глинобитные («битые»), какими они в прежнее время были, вероятно, везде, так как кирпич и изразцы («образцы»), вследствие их высокой цены, были недоступны для крестьян, и, кроме того, изразцы применялись лишь для печей, предназначавшихся исключительно для отопления; печи же в избах и в настоящее время устраиваются всегда так, что служат главным образом для варки пищи, хотя в то же время являются и единственными источниками тепла, так как отдельных печей для отопления жилых помещений в избе не делается.

Мы рассмотрели главнейшие типы современных изб; такими же в существенных своих частях являются и те, весьма немногие, избы конца XVII века и первой половины XVIII, которые сохранились до нашего времени или были зарисованы во второй половине прошлого века академиком Л.В. Далем и другими исследователями русского зодчества.

Очевидно, что эволюция основных форм в этой области нашего строительства совершается очень медленно, и даже быстро растущая сеть железных дорог затрагивает нашу деревню, так сказать, поверхностно, не колебля веками сложившегося уклада жизни, зависящего, главным образом, от условий экономических. О керосине и фабричного производства материях теперь знают у нас в самых глухих углах, но наравне с ними продолжают существовать лучина и домотканый холст, как предметы, требующие только времени, но не денег. Если у нас народные костюмы только в недавнем прошлом стали сравнительно быстро вытесняться уродливыми подражаниями городским модам, тогда как обычно костюмы, в особенности женские, раньше всего другого меняют свои формы под влиянием внешних причин, то естественно, что приемы устройства деревенской избы должны видоизменяться у нас еще более медленно, и происшедшие изменения должны были коснуться только деталей, как конструктивных, так и художественных, но не основных форм, корни которых питаются соками, вырабатываемыми в глубинах организма народа, а не у внешних его покровов.

Попытаемся найти подтверждение сказанного в результатах раскопок и в памятниках письменности, отыскав в них формы, однородные нынешним или аналогичные с ними. Очень ценные сведения относительно жилых деревянных сооружений начала великокняжеского периода дали раскопки в усадьбе М.М. Петровского в Киеве и в селе Белгородке (Киевского уезда). По словам археолога В.В. Хвойка, постройки эти, представлявшие собой полуземлянки, производились в четырехугольной выемке, глубиною около полутора метров, доведенной до материковой глины, служившей полом жилых помещений и помещений иного назначения. Жилища эти были не велики (площадью 6,75 х 4,5 м) и, судя по остаткам, сооружались из соснового материала; стены их, несколько возвышавшиеся над поверхностью земли, были срублены из толстых бревен, но особой прочностью отличались нижние бревна, представлявшие собой основу стен и укладывавшиеся всегда в нарочно вырытые для этой цели канавки. Внутренние стены, не достигавшие обычно потолка и делившие основной сруб на две равные части, устраивались из горизонтальных или вертикальных рядов бревен, иногда обтесанных с обеих сторон, или же из досок. Как наружные, так и внутренние стены обмазывались с обеих сторон толстым слоем глины, которая внутри богатых жилищ выстилалась гончарными плитками; последние имели различную форму и были украшены слоем поливы желтого, коричневого, черного или зеленого цветов. К одной из коротких стен основного сруба часто примыкала пристройка, представлявшая собою род крытых сеней, причем пол их был выше пола самого жилища, к которому вели от пола сеней 3–4 земляных ступени, но в то же время сам он был ниже уровня земли на 5–6 ступеней. В одном из внутренних помещений этих жилищ находилась печь, устроенная из бревен или досок, обмазанных с обеих сторон толстым слоем глины; снаружи печь тщательно сглаживалась и часто расписывалась узорами в два или три цвета. Около печи в глине пола устраивалась для кухонных отбросов котлообразная яма, стенки которой тщательно сглаживались. К сожалению, остается неизвестным, как устраивались потолки, крыши, окна и двери; сведения о таких конструктивных частях не могли быть добыты раскопками, так как большинство описанных жилищ погибло от огня, который, конечно, прежде всего уничтожил именно крыши, окна и двери.

Сведения о жилых сооружениях более позднего времени находим у иностранцев в описаниях их путешествий в «Московию».

Адам Олеарий приложил к описанию своего путешествия в Московское государство изображения почти исключительно городов. Правда, некоторые народные сцены, как, например, бродячие скоморохи и увеселения женщин, происходят, по-видимому, не в городе, но все внимание художника было обращено в них преимущественно на изображения фигур, а пейзаж и изображения зданий пририсованы, вероятно, впоследствии, по памяти, и поэтому особенно доверять этим изображениям вряд ли представляется возможным. Зато на карте Волги у Олеария есть рисунок избы луговых черемис, которая в существенных своих частях мало чем отличается от нынешних изб наиболее примитивного устройства (рис. 47). Действительно, два ее бревенчатых сруба сделаны из горизонтальных венцов, рубленных с остатком; между срубами видны ворота, ведущие в крытый двор (в сени). Передний сруб представляет собою жилую часть здания – саму избу, так как через открытую дверь в ней видны сидящие на полу люди; задний сруб, изображающий, вероятно, клеть, находится под общей крышей с избой и сенями; окон в стенах заднего сруба не видно, тогда как в переднем есть маленькое лежачее окно без переплета – вероятно, волоковое. Крыша сделана из теса, причем тесины настланы в закрой. Трубы у этой избы нет, но у двух других изб, расположенных сзади, трубы имеются, и на одной из крыш изображены даже гнеты, о которых было упомянуто выше. Необычным, по сравнению с нынешними избами, является на рисунке Олеария устройство дощатого фронтона и размещение входной двери не из сеней, а с улицы. Последнее, однако, было сделано, очень вероятно, с той только целью, чтобы показать, что передний сруб является жилой частью здания, о чем нельзя было бы догадаться, если бы вместо дверей, через которые видны люди, были бы изображены окна.

В противоположность Олеарию, Мейерберг (* Альбом Мейерберга. Виды и бытовые картины России XVII века) дает в своем путевом альбоме очень много изображений сел и деревень, которые своими околицами с воротами, церквами, колодцами и общим типом жилых и хозяйственных зданий совершенно аналогичны современным деревням и селам. К сожалению, стремясь схватить общий характер того или иного селения, автор этих рисунков, очевидно, не гнался за деталями, да и не мог этого сделать, вследствие относительно небольшого масштаба этих рисунков. Тем не менее, среди изображенных им изб можно найти избы такого типа, как и описанная выше изба у Олеария, например, в деревне Рахине (рис. 48), а также пятистенные избы (рис. 49), причем все избы изображены у него рублеными, крытыми на два ската, с рублеными же фронтонами. Особенно интересна одна изба села Вышняго Волочка и изба под Торжком, на противоположном берегу реки Тверды (рис. 50 и 51); обе они имеют крыльца, ведущие во второй этаж или в жилые помещения над подклетами, причем одно крыльцо устроено на столбах, а другое сделано висячим и лестница его покрыта крышей, то есть каждое из них подходит по своей конструкции к одному из типов крылец, которые встречались нам при обзоре современных изб.

Теперь перейдем к рассмотрению русских источников, из которых для нашей цели особенно интересен упомянутый выше план Тихвинского монастыря. Изображенные на нем избы можно разделить на четыре группы. Первую из них образуют избы, состоящие из одного сруба, покрытого на два ската, с тремя оконцами, расположенными в виде треугольника и высоко поднятыми над землей (рис. 52).

Ко второй группе относятся избы, состоящие из двух срубов – переднего и заднего, крытых самостоятельными двухскатными крышами, так как передний сруб несколько выше заднего (рис. 53). В обоих срубах имеются окна, расположенные как на фасадной (короткой) стороне, так и на боковых, причем первые образуют, как и в предыдущем случае, фигуру треугольника. В этом типе изб передний сруб, по-видимому, является жилой частью здания, а задний – служебной, то есть клетью. Подтверждается это тем, что у некоторых изб такого типа их задние части нарисованы не бревенчатыми, а дощатыми (забранными в столбы), причем в них показаны ворота, находящиеся не в середине стены, а значительно придвинутые к переднему срубу. Очевидно, что эти ворота ведут в крытый двор или сени, слева от которых находится клеть. К улице эти избы обращены фронтоном переднего сруба и, таким образом, не только общей своей планировкой, но и положением относительно улицы очень походят на современные двухсрубные избы, так как отличаются от них лишь тем, что срубы их не одинаковой высоты (рис. 54).

Третья группа распадается на две подгруппы; к первой относятся избы, состоящие из двух самостоятельных срубов, соединенных на фасаде воротами, а сзади забором, образующим открытый двор (рис. 55), причем каждый из срубов сконструирован совершенно так же, как и срубы изб первой группы. Вторая подгруппа отличается от первой тем, что за соединяющими два сруба воротами находится не открытый двор, как в предыдущем случае, а крытый (сени), причем высота его значительно ниже высоты срубов, одинаковых по высоте (рис. 56). Как в первой, так и во второй подгруппе избы повернуты фронтонами к улице, и на фасадных их стенах изображены такие же, расположенные треугольником, окна, как и в избах предыдущих групп.

Наконец, к четвертой группе относятся такие избы, которые так же, как предыдущие, состоят из двух срубов, но соединяющие эти срубы сени примыкают не к длинным, а к коротким сторонам последних, так, что на улицу выходит только один сруб, обращенный к ней своей фронтонной стороной, в которой виднеются опять-таки три окошечка (рис. 57). Передняя из изображенных на рис. 57 изб особенно интересна в том отношении, что нижняя часть ее сеней изображена сделанной из бревен, а верхняя, в которой видно большое, по-видимому, красное окно, изображена сделанной из досок, забранных в косяк. Это обстоятельство ясно говорит, что средняя часть избы представляет собой именно сени, которые всегда делались холодными и, следовательно, могли быть досчатыми. В большинстве случаев сени таких изб изображены более низкими, нежели срубы, но в одном случае (рис. 58), а именно у избы, стоящей в ограде женского Тихвинского монастыря, оба сруба и сени имеют одинаковую высоту. Изба эта, очевидно, двухъярусная, так как у нее виден взвоз, ведущий к воротам верхних сеней, а под площадкой взвоза видны ворота нижних сеней. Слева от этой избы изображена другая, у которой имеется крыльцо, ведущее к особому прирубу, перспектива которого сильно искажена составителем плана. Крыльцо состоит из марша и верхнего рундука (самого крыльца), столбы которого намечены очень неясно, несколькими штрихами.

Гораздо детальнее изображено крыльцо у избы, стоящей вне ограды того же монастыря, за рекой (рис. 59). Изба эта состоит из двух корпусов: левого – низкого (одноярусного) и правого - высокого (двухъярусного); корпуса соединены друг с другом воротами, за которыми находится открытый двор. Крыльцо ведет во второй ярус правого корпуса и состоит из лестницы и верхнего рундука, опирающегося на два столба и покрытого односкатной крышей; вдоль левой стены правого корпуса видна еще одна односкатная крыша, принадлежащая галерее, выходящей, вероятно, на рундук крыльца. Рисунок этот, подобно большинству остальных изображений зданий, находящихся на плане Тихвинского монастыря, приходится исправить и дополнить, но все же он дает полное представление об общем характере здания.

Но, может быть, составитель Тихвинского плана фантазировал, подобно иконописцам, изображавшим на иконах здания, очень далекие от натуры, и рисовал на своем чертеже то, что ему хотелось изобразить, а не то, что существовало в действительности? Этому противоречит характер изображений плана, имеющий явно портретное, если можно так выразиться, сходство, о котором можно судить, сопоставляя рисунки плана с тем, что существует и до сих пор в Тихвинском монастыре, например, с собором Большого (мужского) монастыря, с его колокольницей и с собором Малого (женского) монастыря. Наконец, может быть, автор плана срисовал с натуры только такие важные, каменные здания, как только что перечисленные, а менее важные, то есть деревянные, рисовал по памяти? К сожалению, ни одного из деревянных зданий, изображенных на плане, до настоящего времени не уцелело и поэтому ответить на поставленный вопрос путем непосредственного сравнения невозможно. Но мы имеем полное право сравнивать рисунки рассматриваемого плана с аналогичными зданиями, сохранившимися в других местах, и это сравнение вполне убедит нас в том, что чертежник Тихвинского плана педантично копировал натуру. В самом деле, стоит только сопоставить изображенные им придорожные часовни над большими крестами (рис. 60) с фотографиями таких же часовен, построенных в XVIII веке (рис. 61 и 62), чтобы отдать справедливую дань удивления тому любовному вниманию и добросовестности, с которыми автор плана отнесся к возложенной на него задаче.

Не менее пунктуальным в изображении натуры является и автор иконы св. Александра Свирского (* икона эта находится в Музее Александра III в Петрограде.).

Действительно, нарисованные им дымовые трубы на крышах жилых зданий монастыря имеют совершенно такой же характер, как и у тех «дымниц», которые употребляются на севере и по настоящее время и с которыми мы познакомились выше (рис. 63).

Сопоставляя все приведенные изображения сельских построек с существующими теперь, или с существовавшими в недавнем прошлом крестьянскими избами, убеждаемся в верности нашего априорного предположения, что не только основные приемы сельского строительства, но и большинство его деталей оставались до сих пор такими же, какими они были в XVII веке и ранее. В самом деле, на рассмотренных рисунках иностранцев и наших рисовальщиков («знаменщиков», как их называли в старину) мы видели избы с клетями, отделенными от них сенями, с висячими крыльцами или с крыльцами на столбах, со взвозами и рублеными фронтонами. Видели, что в отношении улиц избы располагались так же, как и теперь, причем сами избы делались то малыми, то пятистенными, то одноярусными, то, наконец, двухъярусными. То же самое мы наблюдали и в отношении деталей; так, например, теплые части изб изображены рублеными, а холодные клети – дощатыми; затем, среди малых, очевидно, волоковых окон, мы видели большие окна –красные и, наконец, над крышами курных изб нашли совершенно такие же дымницы, как и на существующих сейчас избах севера.

Таким образом, дополняя существующее сейчас изображениями давнего прошлого, мы имеем возможность воссоздать почти полную картину тех, в сущности, немудреных приемов строительства, которые вырабатывались издавна и продолжали удовлетворять крестьян до настоящего времени, когда, наконец, мало-помалу начинают прививаться новые приемы, стоящие в связи с повышающимся уровнем культуры.

Рис. 64. Внутренний вид избы. По А. Бобринскому. Основные типы крестьянских дворов и изб. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Несколько труднее представить себе внутренний вид крестьянской избы прежнего времени, потому что даже в избах севера, где исконные обычаи держатся гораздо крепче, чем в губерниях центральных, теперь уже всюду, где живут побогаче, имеются самовары, лампы, бутылки и т.д., присутствие которых мгновенно рассеивает иллюзию старины (рис. 64). Однако, наравне с этими изделиями городского рынка можно найти еще предметы прежней обстановки и утвари: по местам еще встречаются старинного типа лавки (рис. 65), столы, шкапы (рис. 64) и полки для икон (божницы), украшенные порезками и росписью. Если же дополнить это образцами крестьянской утвари, хранящимися по нашим музеям – разными ткацкими станками, прялками, вальками, светцами, чашками, корцами, ковшами и т.п. (* Образцы старой крестьянской утвари см. у графа А.А. Бобринского «Народные русские деревянные изделия»), то можно довольно близко подойти к тому, что представлял собою в старину внутренний вид крестьянских изб, бывший, по-видимому, далеко не таким убогим, как это обыкновенно думают, составляя себе представление по нынешним избам более бедных теперь центральных губерний.

Михаил Красовский

Источник: https://wood.totalarch.com/node/2

Деревянное зодчество

Тип старорусского помещичьего дома

Попытаемся теперь составить себе представление о типе древнерусского помещичьего дома.

Само собой понятно, что быстро изменившиеся после Петра Великого условия жизни высших слоев русского общества должны были снести с лица земли образцы усадебных построек, существовавших до реформы. Если быт нашего крестьянства до сих пор остается во многих отношениях таким же, каким он был в XVI и XVII вв., то быт дворянства, став таким же, как и у наших соседей, почти во всем утерял свои национальные черты, что неминуемо должно было коренным образом изменить и те требования, которые предъявлялись к жилому дому, хотя бы и к загородному. Поэтому вполне понятно, что мы не имеем теперь в натуре ни одного образца деревянного усадебного зодчества допетровской эпохи и не можем, основываясь на манере строиться нынешних помещиков, судить о том, как жило и обстраивалось в деревне боярство и дворянство до Петра Великого.

Остаются, таким образом, в качестве источников одни только памятники древней письменности, к которым, как мы видели из предыдущего, можно относиться с большой долей доверия. Поэтому вернемся снова к этим источникам и установим, пользуясь ими, прежде всего тот факт, что в допетровской Руси быт низших слоев населения, по существу, был таким же, как и быт высших, отличаясь от него лишь масштабом и деталями; современной разницы мировоззрений не могло существовать, так как общими были и религиозные верования и отношения друг к другу членов семьи и, наконец, средства к жизни, определявшиеся в большинстве случаев или величиною земельной собственности или размерами торговых оборотов. Не существовало ни умственного труда, ни служебной деятельности в том виде, в каком мы понимаем их теперь; по существу все население, не исключая даже людей ратных и купцов, было по укладу жизни земледельцами, сообразовавшими свою жизнь почти исключительно с размерами своих владений. Как люди средней руки, так и богатые строили в городе свои дворы так же, как и в деревне, а в последней быт людей среднего достатка был совершенно аналогичен быту крестьян, следовательно, и средняя дворянская усадьба отличалась от крестьянского двора только размерами да богатством убранства, равно как и богатая усадьба от средней отличалась тем же самым. При этом помещики, подобно крестьянам, строили свои дворы, строго придерживаясь обычаев предков, о чем явно свидетельствуют такие выражения как «изба, сени, горница, терем, хоромы» и т.д., которые как в X, так и в XVII в. отвечали одним и тем же строительным понятиям, которые, исчезнув из языка горожан, уцелели до сих пор, в большей части своего объема, в языке деревни.

Некоторые указания на то, что представляли собой загородные дома богатых помещиков, дают нам былины. Так, например, в былине о Чуриле Пленковиче старый Бермята, рассказывая князю Владимиру о чурилином дворе, говорит:

Я, государь-свет, Владимир князь,

Знаю Чурилову поселицу*,

Знаю, где Чурила и двором стоит.

Как не здесь живет Чурила, не во Киеве,

Как живет он да пониже Мала Киевца.

Двор у Чурилы на семи верстах,

Около двора булатный тын.

Верхи на тычинках точеные,

Каждая со маковкой-жемчужинкой;

Подворотня – дорог рыбий зуб,

Над воротами икон до семидесяти;

Серед двора терема стоят,

Терема все златоверховатые;

Первые ворота – вальящетые**,

Средние ворота – стекольчатые,

Третьи ворота – решетчатые

* Поместье. ** Резные.

Несмотря на то, что былина, конечно, сильно сгущает краски, описывая этот двор, она все же позволяет составить себе о нем более или менее определенное представление. Во-первых, двор этот, бесспорно, загородный: он стоит «пониже Мала Киевца»; во-вторых, он, очевидно, внушительных размеров, что в былинах обычно определяется семиверстным размером (* Такой же величины дворы у боярина Ставра, у Соловья-Разбойника и у других.); двор этот обнесен тыном, крепость которого так велика, что былина называет его булатным - стальным. Внутрь двора ведут трое ворот, имеющих, как это видно из дальнейших слов былины, различное назначение: первые – вальящетые – предназначаются для самых почетных гостей, так как через них вступили во двор князь с княгинею; вторые – стекольчатые – для менее важных лиц, через них прошли бояре; и, наконец, последние – решетчатые – служат для входа «малых людей».

Над воротами повешены иконы; эта незначительная сама по себе деталь для нас очень ценна, так как она указывает, насколько описание двора близко к истине. Конечно, вряд ли над тремя воротами можно поместить «до семидесяти» икон, но это «семьдесят», как и семиверстное протяжение двора нужно понимать просто как указание на большое число икон, помещенных над пролетами ворот. Обычай же ставить иконы над воротами еще и до сих пор не перевелся в северных губерниях, в особенности, у старообрядцев и раскольников.

Посреди двора стоят златоверхие терема, которые несколькими стихами ниже называются высокими. Трудно предположить, чтобы здесь под выражением «терема» подразумевалось несколько отдельно стоящих зданий, служащих для жилья владельца и его семьи; скорее, слово «терема» заменяет здесь слово «хоромы», обозначающее одно богатое жилое здание, которое представляет совокупность отдельных помещений.

В былине о Чуриле Пленковиче ничего не говорится о переднем высоком крыльце, тогда как в других былинах оно фигурирует очень часто; зато в ней упоминается о заднем «перёном крылечке», на котором отец Чурилы предупреждает его о дорогом госте – князе Владимире. При упоминании былиной об этом «перёном», то есть обнесенном перилами крыльце, невольно вспоминаются те крыльца, с которыми мы познакомились выше. При этом крылечко это заднее: былина как бы подчеркивает это расположение тем, что отец Чурилы выбрал именно это крылечко для тайной беседы с сыном, а не пошел для этой цели на переднее крыльцо, несомненно, существующее, но непосредственно примыкающее к сеням – гридне, где пируют гости, которые могли бы услышать разговор. О таком размещении передних крылец мы узнаем из других былин.

Что касается внутреннего убранства терема, то былина рисует его сказочно роскошным и местами неправдоподобным, но опять-таки эта гипербола говорит лишь о богатстве убранства. Наконец, в былине говорится, что за подарками для князя и его дружины Чурило спускается «во глубок погреб», где хранятся наиболее драгоценные вещи и который как бы противополагается другим, не столь крепким хранилищам, где находится менее ценное имущество и запасы.

Рис. 66. Боярский двор. По Мейербергу. Основные типы крестьянских дворов и изб. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Приведенное описание загородного двора во многом совпадает с рисунком из альбома Мейерберга, изображающим боярский двор XVII в. в селе Никольском (рис. 66). Действительно, на этом рисунке мы видим внушительных размеров двор, огороженный высоким сплошным забором, состоящим из парных столбов, между которыми забраны горизонтальные ряды досок. В левом углу ограды стоят высокие ворота с решетчатыми полотнищами и двухскатной тесовой крышей; ворота эти, вероятно, не единственные - другие, надо полагать, или находятся за зданиями, или просто пропущены художником, так как рисунок его набросан очень эскизно. Вблизи ворот находится длинное, покрытое односкатной крышей здание с тремя широкими входами - воротами, имеющее, очевидно, служебное назначение; другие, такие же низкие и длинные службы, видны у противоположной стороны ограды.

Внутри двора, ближе к левому его краю, высятся хоромы, состоящие из трех главных частей. Первая из них представляет собой высокий, почти квадратный в плане сруб, покрытый крутой крышей, имеющей форму палатки и украшенной по концам конька двумя остриями («тычками»). Средняя часть несколько ниже первой и в плане имеет сильно вытянутую форму – из всех трех частей хором она самая длинная, а ее двухскатная крыша самая пологая; почти под самым свесом последней видно три небольших квадратных оконца.

Вдоль этой части хором тянется вверх крыльцо, которое также состоит из трех частей: нижнего «рундука» (нижней площадки), покрытого пирамидальной крышей, опирающейся на четыре столба, затем лестницы («всхода») с перилами и односкатной крышей и, наконец, «верхнего рундука», опорой которому служит особый высокий сруб. Верхний рундук так же, как и нижний, покрыт самостоятельной крышей, но он не открытый – его столбы обшиты тесом, в котором прорезаны два небольших окна.

Наконец, последняя часть хором представляет собой сруб, почти равный по высоте первому срубу; в плане же эта часть хором имеет форму прямоугольника, менее длинного, нежели средняя часть хором, но более широкого. Сруб этот, очевидно, пятистенный, так как художник провел посередине лицевой его стены вертикальную черту, изображающую торцы бревен внутренней (рубленой) стены. Из трех окон этой части хором два расположены вверху, близко к свесу двухскатной крыши, а одно – внизу, однако, на значительной высоте от земли, что как бы указывает на существование здесь подклета, так что эта часть здания является трехэтажной. Об этом говорит и вся высота хором, которая представляется весьма значительной по сравнению со стоящим рядом деревом, уже не молодым, на что явно указывает его форма.

О назначении каждой из этих трех частей хором можно только догадываться, опираясь на уже имеющиеся у нас сведения о крестьянском жилье и, отчасти, на внешнем виде самих хором. А именно, крыльцо ведет прямо в верхний этаж хором, в котором, следовательно, живет сам владелец и его семья, как об этом поется и в былинах: «В терему сидит все, во златом верху». На рисунке верхний рундук крыльца примыкает, по-видимому, к правой части хором, но это, вероятно, произошло от того, что художник далеко не в совершенстве владел перспективой, в чем можно убедиться, рассматривая другие рисунки альбома Мейерберга. Если же это действительно ошибка, то тогда верхний рундук придется у конца средней части хором, то есть у сеней, куда обычно ведут крыльца, как нынешних крестьянских изб, так и тех хором, которые описываются в былинах.

По ступенцам ставится тихошенько,

По сеням идет да полегошенько,

Входит в гридню княженецкую...

Кроме того, эту часть хором можно признать за сени, потому что она служит соединительным звеном между двумя главными срубами, из которых левый отвечает той части крестьянского жилья, которая называется передней избой, а правый отвечает задней избе, или клети. По-видимому, передняя часть рассматриваемых хором заключает в себе жилые комнаты – «покоевые хоромы», то есть спальни («ложни», «ложницы»); об этом можно судить, основываясь на том, что сруб этот – пятистенный и, следовательно, в нем может поместиться несколько отдельных спален, правый же сруб – четырехстенный, поэтому в верхнем его этаже можно предположить существование одного большого помещения, служащего для приема гостей, то есть «гридни».

Второй этаж левого сруба, очевидно, тоже жилой; на это указывает окно, о котором было сказано выше. Здесь, надо полагать, помещаются ближние слуги, а может быть, и кухня («стряпущая изба»). Наконец, в нижнем этаже, лишенном окон, в «подклете», сгруппированы различные кладовые для хранения имущества и съестных запасов.

Таким образом, рассмотренный нами рисунок хором из альбома Мейерберга и описание загородных хором в былинах не только не противоречат, но местами даже поясняют друг друга и в то же время подтверждают сделанное выше предположение о близком сходстве в приемах постройки жилья у более зажиточных крестьян и помещиков.

К сожалению, приведенный рисунок Мейерберга является, насколько нам известно, единственным, на котором изображены хоромы помещичьей усадьбы средней руки; все остальные памятники касаются или загородных дворцов, или городских домов, которые, по существу, как увидим, мало чем отличались от домов загородных, и к рассмотрению которых мы теперь перейдем.

Михаил Красовский

Источник: https://wood.totalarch.com/node/

Деревянное зодчество

Частные жилые дома, казенные здания, хоромы знати и царские хоромы

Сведения о городских домах, заимствованные из сочинений иноземных писателей и из памятников русской письменности. Частные жилые дома, казенные здания, хоромы знати и царские хоромы. Внутренний распорядок, внешний вид и детали хором.

Более подробные сведения, чем о крестьянских избах и загородных домах, мы имеем о домах городских.

Вот что говорят о них иностранцы:

Герберштейн (1517-1525): «Самый город Москва – деревянный... большие сады и дворы при каждом доме придают ему обширность... Замок (Кремль) по величине таков, что помимо обширного и великолепно выстроенного из камня княжеского дворца в нем имеют большие деревянные дома митрополит, братья князья, бояре и весьма многие другие... Дома в нем (в городе) вообще деревянные, разделяющиеся на столовую, кухню и спальню, поместительные и постройкою не очень огромные, да и не слишком низкие. Громадной величины бревна привозятся из герцинского (?!) леса, их обтесывают по шнуру и под прямым углом, прилаживают и сколачивают (?!) одно против другого; таким образом образуются наружные стены, очень прочные, без большой траты денег и времени. При каждом почти доме есть сады для овощей и для удовольствия...»

Матвей Меховский (1521 г.): «Москва деревянная, а не каменная, имеет много улиц, и где одна улица кончается, там не тотчас же начинается другая, а лежит промежутком поле (площадь). И между домами тоже тянутся изгороди, так что они идут непрерывными рядами один за другим. У знати дома побольше, а у простых людей – низкие... Избы все черные (курные)...»

Ричард Ченслер (1553-1556): «Москва выстроена безо всякого порядка. Дома там все деревянные, очень опасные на случай пожара».

Барберини (1565 г.): «Город Москва очень велик, но строения по большей части деревянные... Дома их как в этом городе, так и в других, точно так же и по деревням, малы, неудобны, не соответствуют условиям вежливости и приличия. В них одна комната, где едят, работают и делают все; в комнате для тепла – печь, где обыкновенно спит вся семья, и однако, у них нет смысла, чтобы сделать трубу, по которой бы выходил дым; они дают ему вылетать через дверь и окна, так что быть там – немалая мука...»

Николай Варнач (1593 г.): «Дома в городе (Москве) все деревянные. У бояр очень обширные дворы, на которых они имеют свои жилища...»

Степан Какаш (1602 г.): «Дома же и постройки все вообще, большею частью, деревянные и безобразны и стоят не в ряд, как у нас; комнаты обыкновенно снабжены печами без труб и в окнах нет стекол...»

Петр Петрей (1608 г.): «Дома у них (в московском государстве) строятся чрезвычайно высокие из простой сосны, в 3 или 4 комнаты, одна над другой. И тот, кто выстроил себе самые высокие хоромы, с крышкою над лестницею крыльца, тот и считается в городе самым пышным и богатым тузом. Такие дома особенно стараются строить богатые дворяне и купцы, хотя внутри этих домов найдешь немного такого, чем бы можно было похвалиться. Кровли спускают на обе стороны вниз и кроют древесной корой, снятой с берез и сосен, также и другим плохим материалом, а доски приколачивают железными (?!) гвоздями. У небогатых и бедных – курные избы, также, как и у мужиков по деревням; когда топят эти избы, там быть никому от дыма невозможно – все должны оттуда уходить, пока не прогорит огонь; тогда опять входят в избы, которые теплы и жарки, точно баня. А знатные и богатые – те кладут печи у себя в домах изразцовые; строят также на своих дворах каменные домики и склепы (кладовые), где хоронят от пожара лучшее оружие и проч... На дворе у них строят также и другие покои, где живут и спят они в жаркую летнюю пору. У некоторых такие дворы, что могут поместиться 3000–4000 человек...»

Адам Олеарий (1636 г.), подобно Петрею, также говорит кое-что о конструкции московских домов: «Жилые строения в городе, за исключением домов бояр и некоторых богатейших купцов и немцев, имеющих на дворах своих каменные дворцы, построены из дерева или из скрещенных и насаженных друг на друга сосновых и еловых балок, как это можно видеть на некоторых рисунках. Крыши крыты тесом, поверх которого кладут бересту, а иногда – дерн. Поэтому-то часто происходят сильные пожары... Те, чьи дома погибли от пожара, легко могут обзавестись новыми домами: за Белой стеной на особом рынке стоит много домов, частью сложенных, частью разобранных. Их можно купить и задешево доставить на место и сложить... В этой части (города) находится лесной рынок и вышеназванный рынок домов, где можно купить дом и получить его готово-отстроенным (для установки) в другой части города через два дня: балки уже пригнаны друг к другу, и остается только сложить и законопатить щели мхом».

Карлейль (1663 г.): «Г. Москва вместе с другими городами Москвы (Московского Государства) имеет тот недостаток, что выстроен подобно им из дерева, за исключением главных зданий...»

Эрколе Зани (1672 г.): «Хотя большая часть строений там (в Москве) из дерева, однако снаружи они довольно красивы и вперемежку с хоромами бояр представляют чудесный вид... При каждом жилище или боярских хоромах – дворы, службы, баня и сад...»

Лизек (1675 г.): «Строения (в Москве) и некрасивы и строятся из перекрещенных сосновых, либо еловых бревен, кроются гонтом, берестой, дерном – материалом весьма горючим... Боярские хоромы и купеческие дома строятся однако ж из камня – великолепные и прочные...»

В дополнение к описаниям иностранцев приводим выдержки из двух русских памятников письменности. Первую из них заимствуем из дарственной 1543 года: «...двор свой в городе на Беле озере и с огородом в Ондреевской улице, по своей душе в доме, в веке веком... А во дворе хором: изба да сенник с подклетом, да клеть плоская, да мыльна...»

Нижеследующая же выдержка заимствована из купчих записей (псковского) купца Поганкина на покупку им одного владения в 1644 г.: «Вдова Христина Ефремова продала есми Псковетину... сыну Поганкину... двор свой, со всем пазовым запасом. А на дворе хором – горница с подызбицой, да сени дощатые с подсеньем, да подвалыша о двух вылазах, да на крыльце чулан, да на том же дворе погреб каменной с выходом, да ворота дощатые с дороги, да поднавес, да назади двора огород...»

Приведенные выдержки интересны не только тем, что подтверждают обширность некоторых дворов городских жителей, на которую указывают иностранцы, но также и встречающимися в них названиями отдельных частей здания – «сенник, клеть, подызбица, подклет» и т.д., существующими в деревнях и по настоящее время, что опять-таки подтверждает общность уклада жизни у горожан и жителей деревень.

На первый взгляд все эти и подобные описания иностранцами русских городских домов (преимущественно московских) кажутся местами очень разноречивыми, иногда даже противоречащими друг другу; в особенности сильно это заметно там, где речь заходит о красоте построек. Тем не менее в общем картина получается довольно ясная; в самом деле, основываясь на приведенных выписках, мы можем заключить, что городские жилья бедняков представляли собой такие же жалкие курные избы, в каких ютилась беднота и по деревням. (Барберини, Какаш и Петрей.) Дома среднего класса были очень разнообразны, отличаясь один от другого по площади их дворов, по высоте, числу этажей и, наконец, по красоте внешнего вида. (Герберштейн, Петрей и Зани.) Наконец, дворы богатых купцов и знати представляли собой чуть ли не целые поместья, а сами хоромы были настолько внушительны и красивы, что даже большинство из видевших их иностранцев отзываются о них с похвалой (Герберштейн, Варнач, Петрей и Зани).

Рис. 67. Кремлевские ворота. По Олеарию. Частные жилые дома, казенные здания, хоромы знати и царские хоромы. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 68. Городские дома. По Олеарию. Частные жилые дома, казенные здания, хоромы знати и царские хоромы. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Приведенным описаниям вполне отвечают и рисунки в книге Адама Олеария, изображающие обывательские дома Москвы и других городов. Дома эти, в общем, очень похожи на деревенские избы и отличаются от них главным образом лишь большею высотой; приемы же конструкции совершенно аналогичны. Даже внутри московского Кремля (рис. 67), всегда бывшего лучшей частью города, картина не меняется: вокруг большой каменной церкви в беспорядке ютятся высокие срубы, с углами, рублеными «в обло», с крутыми двухскатными крышами и маленькими оконцами, размещенными треугольником под фронтом крыши. Нижние части этих срубов или глухие, или в них видны двери; таким образом, дома эти, очевидно, двухэтажные, как об этом говорит Петрей, причем, подобно двухъярусным избам, жилые помещения находятся, вероятно, во втором этаже, а в нижнем, отвечающем деревенскому подклету, размещены служебные помещения. По-видимому, дома эти односрубные, или же к ним примыкают более низкие, на рисунке невидные, прирубы служебного назначения, какие изображены на другом рисунке того же автора (рис. 68). На этом же рисунке виден дом более поместительный, состоящий из двух высоких, двухъярусных срубов и соединяющего их в одно целое низкого, одноярусного сруба - сеней, очевидно, теплых, так как над ними высится такая же труба, как и над каждым из двухъярусных срубов. Как и в предыдущем случае, окна срубов высоко подняты над землей, что заставляет предположить существование в них подклета, являющегося, таким образом, третьим этажом в боковых частях и вторым в сенях.

Рис. 69. Городские дома. По Олеарию. Частные жилые дома, казенные здания, хоромы знати и царские хоромы. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 70. Нижний Новгород. По Олеарию. Частные жилые дома, казенные здания, хоромы знати и царские хоромы. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 71. Московский Кремль. По Олеарию. Частные жилые дома, казенные здания, хоромы знати и царские хоромы. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Аналогичного типа дома видны на рисунке 69 и на изображении Нижнего Новгорода (рис. 70), причем некоторые из них, как, например, находящийся слева от козел с колоколами, имеет свой открытый двор, в который ведут ворота, а некоторые (смотри правую часть рисунка) состоят из нескольких прилепленных друг к другу срубов.

В противоположность многоэтажным или многосрубным домам встречались, даже под самыми стенами московского Кремля (рис. 71), крошечные односрубные и одноэтажные здания, явно служившие жильем, так как над их крышами видны трубы.

Близкое сходство этих домов с некоторыми из домов, изображенных на плане Тихвинского монастыря, бросается в глаза, подтверждая высказанное выше предположение о том, что уклад жизни городских обывателей не мог сильно разниться от уклада сельской жизни.

Останавливаться на конструкции рассмотренных типов домов не будем, так как она, судя по изображениям их, могла лишь в мелких деталях отличаться от конструкции деревенских изб; равным образом мало чем могла отличаться и внутренняя отделка жилых помещений, разнившихся от деревенского жилья только большей, да и то, вероятно, в очень незначительной мере, комфортабельностью меблировки. В самом деле, вместо деревенской курной избы или клети, здесь была изба белая, разделявшаяся перегородками на несколько комнат. Если такая изба стояла на подклете, то ее называли «горницею», то есть верхней по отношению к подклету. Горница освещалась красными окнами с рамами и слюдяными или «паюсными» (* паюсные или «паисные» окончины – переплеты, затянутые рыбьим пузырем («паюсом») переплетами – «окончинами», размещавшимися по лицу здания, и волоковыми, устраивавшимися в боковых и задней стенах; отапливалась горница изразцовой, круглой или прямоугольной, печью, тогда как в подклете ставилась обыкновенная (русская) печь. При существовании горницы подклет играл служебную роль, так как, в таком случае, в нем находились стряпущая, людские комнаты и кладовые («казенки»), в которых хранилась казна, то есть имущество; жилые комнаты подклета освещались волоковыми окнами, а казенки были глухие – без света и иногда даже без дверей, так как ход в них всегда бывал сверху из горницы.

У более богатого хозяина две или несколько горниц ставились рядом, называясь, в таком случае, «двойнею», «тройнею» и «четвернею», но каждый верхний сруб продолжал называться горницей или комнатой.

Некоторое представление о внутреннем расположении подобных рядовых домов мы можем себе составить по дому Щукиной, развалины которого существовали еще в 1874 г. в городе Калуге и были зарисованы графом де-Рошфор. По наведенным графом справкам, дом этот был построен в первой половине XVIII в. Как видно из рисунков 72 и 73, только часть подклета дома была каменная, а все остальное было сделано из дерева, причем бревна венцов отличались значительной толщиной (до 9 вершков). Типовое сходство плана с планом обычной великорусской избы бросается в глаза (ср. с рисунком 18) и, свидетельствуя о живучестве приемов нашего деревянного строительства, допускает предположение, что средней руки дома строились в начале XVIII в. в захолустной Калуге так же, как и значительно раньше, отвечая вековому строю жизни, еще не успевшему нарушиться под напором западных веяний.

Таковы были рядовые городские дома, в которых жили небогатые и средние классы населения; совокупность этих домов создавала улицы довольно унылого вида, так как внешность их архитектуры, как видно из рисунков Олеария, была весьма бедна; верхние, нижние и средние классы городского населения в большинстве случаев очень мало обращали на нее внимания, довольствуясь, быть может, лишь кое-каким внутренним убранством, которое удовлетворяло их эстетическое чувство и которое, кроме того, можно было надеяться спасти во время пожаров, свирепствовавших так часто.

Конечно, среди таких, лишенных всякого изящества обывательских домов, встречались более или менее красивые дома, как об этом говорят некоторые иностранные писатели, но более всего неприглядный вид улиц скрашивался площадями, на которых стояли церкви, и многочисленными садами, о которых упоминают как иноземные памятники письменности, так и местные.

Наконец, особенно интересными и, в большинстве случаев, живописными пунктами являлись дворы богатых купцов и бояр, а также некоторые дворы, принадлежавшие казне, на которых наряду с каменными зданиями встречались даже в XVI и XVII вв. большие деревянные здания. А в предшествующее время и среди казенных зданий каменные были редкостью; следовательно, на таких дворах деревянные здания должны были быть в то время тоже исключительными как по их величине, так, вероятно, и по красоте.

К сожалению, изображений таких зданий до нас дошло мало. Наиболее интересным из них представляется рисунок Мейерберга, изображающий внутренний вид посольского дома в Китай-городе (Москва) (рис. 74). Без сомнения, доминирующим зданием всего посольского двора был центральный каменный корпус, в котором размещались члены посольства; однако, и одно из деревянных сооружений двора было небезынтересно. На рисунке Мейерберга оно изображено на первом плане в правом углу. Здание это состояло, по-видимому, из трех срубов, причем, средний был несколько выше боковых, вследствие чего каждый из них был покрыт самостоятельной двухскатной крышей. Срубы эти были значительной высоты и вмещали в себе несколько этажей, о чем можно судить по нескольким ярусам окон различной величины и формы. По фасаду среднего и дальнего от зрителя срубов было помещено оригинально скомпанованное крыльцо на резных стойках. Верхний рундук (площадка) лестницы был закрытый, т.е. зашитый досками, с интересной формы окнами, резными подоконками и дверью на марше. Над нижней площадкой находился такого же вида полувисячий балкон, покрытый односкатной крышей, сливавшейся в одно целое с крышей верхнего рундука. Все это, вместе взятое, даже на рисунке Мейерберга, сильно грешащем в отношении перспективы и детальности, дает очень красивую группу. Над крышами этого корпуса не видно труб, но он, очевидно, не мог быть курным, так как в нем жили пристава и царский живописец, т.е. люди сравнительно высокого общественного положения, про которых Петрей говорит, что у них в домах имеются изразцовые печи.

Два других деревянных корпуса этого двора, служившие помещениями для толмача и для секретаря и изображенные в левом углу рисунка, были совсем лишены какой-либо художественной отделки; по своему типу они совершенно аналогичны с теми домами, которые мы видели на рисунке Адама Олеария, изображающем кремлевскую церковь; поэтому останавливаться на них не будем, а скажем несколько слов о верхе (тереме) главного корпуса, сделанном также из дерева. Основу этого терема составляли стойки, промежутки между которыми были забраны в косяк; островерхие окна были обрамлены наличниками, а четырехскатная кровля была украшена по коньку богатым резным гребнем. Некоторые детали, вероятно, пропущены на рисунке, а с ними терем должен был казаться очень нарядным.

Для нас этот деревянный верх над каменным зданием важен в том отношении, что он указывает на то, что даже вторая половина XVII в. была не далека от того времени, когда такой важности здания, как посольские хоромы, целиком рубились из дерева.

Теперь перейдем к рассмотрению дворов хоромных, принадлежавших богатому купечеству и людям знатным.

Если даже люди среднего достатка ставили иногда свои жилища на обширных дворах, то, конечно, люди богатые могли и подавно это делать, окружая свои хоромы всевозможными служебными зданиями, огородами и садами. Самые хоромы ставились обыкновенно в центре двора, который, как говорят путешественники (Петрей), был иногда так велик, что на нем смело можно было поставить не одну тысячу человек. В силу привычки сохранять в городской жизни все порядки жизни деревенской, т. е. иметь у себя на дворе все свое, каждый богатый хозяин должен был, кроме хором, строить еще целый ряд зданий самого разнообразного назначения, начиная иногда с часовни или церкви и кончая разными сараями, погребами и амбарами, в которых хранились всевозможные запасы пищи, питья, утвари, одежды и инструментов, т. е. всего, что необходимо в совершенно обособленном хозяйстве.

В подклетах хором, в пристройках к ним и в отдельных избах размещались многочисленные дворовые («дворяне»), руками которых исполнялось все нужное для хозяина и его семьи; тут были и простые слуги и всевозможные специалисты-ремесленники: кузнецы, плотники, маляры, ткачи и т.д. Наконец, в дальних углах двора стояли помещения для скота: конюшни, хлева, коровники, птичники и голубятни с не менее многочисленным населением. Все это обносилось крепким тыном или забором («заметом» или «заплотом»), изолировавшим двор от внешней жизни, которой по возможности сторонились, желая жить как на необитаемом острове, где нельзя рассчитывать на услуги соседей.

Служебные здания хоромного двора отличались от деревенских строений такого же назначения лишь большими размерами и большей солидностью в смысле качества материала и работы, зато сами хоромы во всей совокупности своих отдельных частей, т. е. общим своим планом и внешним видом, во многом разнились не только от деревенских изб, но и от рядовых городских домов.

Тем не менее основными элементами даже самых богатых хором, какими являлись царские дворцы, все же оставались те же самые клеть и сени, что вполне понятно, так как из их пределов не выходила и просторная жизнь богатого человека. «Его жилое размещение, – говорит профессор Забелин (* Ив. Е. Забелин. Русское искусство. Черты самобытности в древнерусском зодчестве. М. 1900.), – отличалось от простого сельского или обыкновенного городского только тем, что для каждой статьи его бытового обихода отделялся не угол в избе, а ставилась особая клеть или особая связь клетей, смотря по широте потребностей. Строилась клеть особо для спальни – одрина, особо для столовой и гостиной – гридня, особо для жены, для детей, как малых, так и взрослых, особо для каждого разряда служащих людей и для каждого порядка людской службы и т.д... Притом каждая клеть ставилась в том именно размере, какой требовался для той или другой статьи обихода. К стене большой клети приставлялась малая, а возле нее – другая, еще меньшая, одна высокая, другая ниже и т.д. И у самого знатного и богатого человека основной задачей его хозяйского обихода было то, чтобы ставить клети, какие надобны и на таких местах, где для хозяйства удобнее. В этом отношении и великокняжеский и царский двор со всеми его хоромами и палатами ничем не отличался от простого крестьянского двора. Как тот, так и другой устраивались не по тому плану, который заранее придумывается и чертится теперь на бумаге и по сооружении здания очень редко вполне отвечает всем настоящим потребностям хозяина: тогда строились больше всего по плану самой жизни и по вольному начертанию самого обихода строителей, хотя всякое отдельное строение всегда исполнялось по чертежу.

Мнение И. Е. Забелина о том, что всякое отдельное строение исполнялось всегда по чертежу, кажется нам несколько смелым, так как мы не имеем никаких доказательств этого. Возможно, что каменные палаты строились, по примеру иноземных мастеров, по чертежам; но весьма сомнительно, чтобы наши плотники руководствовались в своей работе какими-либо проектами, заранее изображенными на бумаге (Прим. авт.).

В каком направлении распространялась жизнь, в таком направлении размножались и постройки, выраставшие одна подле другой, именно только по направлению развивавшихся настоящих потребностей, но отнюдь не по намерению заранее и однажды навсегда геометрически определить и, стало быть, без нужды стеснить или без нужды расширить объем и простор своей жизни.

Конечно, каждый хозяин, заранее зная вполне определенно, что именно он хотел иметь, это и строил; но самый способ постройки заключался в том, что лепили один сруб (клеть) к другому или соединяли их друг с другом при помощи сеней, а не компоновали план сообразно каким-либо архитектурным правилам. Такой способ постройки действительно позволял расширять существующее здание в любой момент, в зависимости от изменившихся условий жизни владельца, отчего в результате и после существования хором в течение нескольких лет их план казался проектированным случайно, без заранее обдуманной идеи (Прим. авт.).

Само собой разумеется, что в просторном обиходе все клети строились в два яруса, причем нижний ярус составлял уже подклетье, то есть часть строения подчиненную, служившую только основанием для главных клетей, вообще как бы только служебною принадлежностью главной постройки. Таким образом, хоромами или клетями в собственном смысле именовался только горний ярус, заключавший в себе горницы и прозываемый иначе "верхом".

Как во дворе крестьянина, так и в обширном дворе великого князя, клети, как мы говорили, ставились по деревенской идее, особняком друг от друга, смотря по надобностям жилого простора и по удобству места. Все такие отдельные и независимые друг от друга хоромины соединялись между собой сенями.

Это было крытое пространство (сень – покрытие вообще) между стенами отдельных клетей, поэтому устройство сеней зависело от количества и от известного размещения отдельных хоромин.

В обширном хоромном строении всегда бывало по несколько сеней, так что клети и сени шли вперемежку и, кроме того, неизменно существовали передние и задние сени, которые во всем составе хором отделяли покоевые помещения от приемных или гостиных. Такие сени бывали очень обширны, почему и самые хоромы нередко именовались собирательно тоже сенями*.

* Существовало выражение: «У царя на сенях» или «У царя на верху» (Прим. авт.).

Вообще, если клеть была основой хоромных построек, то и сени, как общая связь хором, представляли тоже самую необходимую и типичную черту древнего жилого размещения. В сущности это был крытый и притом чистый, светлый двор между клетей; поэтому естественно, что сени, в качестве наших зал, служили и для приема гостей, и для прогулок, и для всяких домашних игр. В этом смысле они воспевались даже в городских песнях**.

Ах вы, сени, мои сени, сени новые мои!

Сени новые, кленовые, решетчатые!

Уж и знать, что мне по сеничкам не хаживати,

Мне мила дружка за рученьку не важивати.

В подклетном ярусе сени не имели того значения и занимали не столь обширное пространство – по той причине, что для прочности здания весь этот ярус должен был строиться из одних крепких клетей или срубов, почти одинакового квадрата, на которых и располагались верхние сени. В нем и самые сени назывались только подсеньем или подсенничьем.

Само собой разумеется, что, состоя из отдельных и разнородных клетей, по большей части неравных даже и по своему объему, древнее хоромное здание, конечно, не могло иметь правильного плана. Линиями размещения построек своенравно управляла сама жизнь, а не чертеж какого-либо художеского устава».

Приведенная выдержка из рассказа маститого знатока старорусской жизни дает ясное представление о том, что представлял собой в общих чертах дом русского боярина или именитого купца и какие принципы ложились в основу его сооружения. Рассмотрим теперь те помещения, в которых протекала жизнь наших предков – какие комнаты были необходимы в быту богатого человека.

Все помещения большого хоромного здания делились на три главные категории: хоромы постельные или покоевые, непокоевые хоромы и, наконец, служебные помещения. Кроме того, помещения первых двух категорий распадались на хоромы самого владельца и на хоромы, составлявшие женскую половину. В постельных хоромах протекала интимная жизнь владельца и его семьи; причем, в самых богатых, даже царских, хоромах лично главе семьи принадлежало всего три-четыре комнаты, из которых самая дальняя была спальней («опочивальной, одриной, ложницей») и находилась рядом с моленной («крестовой»), затем шел кабинет, носивший название «комнаты», и, наконец, приемная для родственников и близких друзей, которая называлась «передней». Такие же помещения, за исключением разве «передней», были и на женской половине для хозяйки, и в тесной связи с ними находились спальни маленьких детей и взрослых дочерей; помещения же взрослых сыновей, в особенности же женатых, выделялись в особые клети, соединявшиеся с другими хоромами при помощи сеней или переходов. К числу покоевых помещений надо также отнести «сенники», то есть комнаты неотапливаемые, полутемные (исключительно с волоковыми окнами) и с холодными потолками, которые предназначались как летние спальни. Сенник играл видную роль во время свадеб, так как в нем стлали постель новобрачным, над которыми по обычаю не должно было быть земли, служившей для устройства потолочной смазки в покоях теплых. Все такие жилые комнаты находились обыкновенно во втором ярусе хором и потому, вообще, назывались «горницами».

Среди непокоевых помещений хором самое видное место занимала «повалуша» («павалыша»), называвшаяся в более раннюю пору гридней. Это была большая, обычно не отапливаемая хоромина, предназначавшаяся для пиров и празднеств, а иногда также для приема особо почетных гостей. Повалуша всегда ставилась на подклете, иногда двухъярусном, а так как над нею устраивалась еще клеть, с возвышавшейся над ней вышкой, то вся эта часть здания имела вид башни, иногда круглой в плане, господствовавшей над всеми остальными частями хором (Следует заметить, что такие башни, по имени находившихся в них столовых, также назывались повалушами. В более раннюю пору повалуша называлась «вежею»).

Повалуша никогда не примыкала вплотную к покоевым хоромам хозяина, так как между ними всегда находились сени, игравшие роль наших зал или приемных; сени поэтому делались поместительными, светлыми, по большей части, с холодными потолками (без смазки землей или глиной). К сеням вели крыльца с их лестницами и рундуками. Если между сенями, игравшими роль зала или приемной, и крыльцом устраивались вторые сени, обычно меньшего размера, то они в таком случае назывались «передними сенями» и играли роль нынешних передних (* Передние сени именовались также иногда крыльцом, так как всегда находились в непосредственной связи с настоящим крыльцом).

Далее, к числу непокоевых хором принадлежали светлицы, то есть просторные горницы, освещавшиеся красными окнами, размещенными в трех или даже во всех четырех стенах. Назначением светлиц было служить помещением для всевозможных чистых работ и занятий, поэтому они устраивались преимущественно на женской половине хором, где в них занимались различными рукоделиями.

Кроме упомянутых выше сеней, имевших определенное назначение, существовали и другие сени, служившие соединительными звеньями между покоевыми комнатами и непокоевыми, а также для соединения как тех, так и других с помещениями служебными. На женской половине такие сени делались большего размера, чем на мужской, и служили местом для детских и девичьих игр.

Все эти помещения устраивались обыкновенно во втором этаже, а над ними размещались терема и вышки, называвшиеся также чердаками, так как они находились под самой крышей хором. Это были также нежилые комнаты, без печей, но с большими красными окнами, устроенными во всех четырех стенах, если терем имел свою крышу, или устраивался между стропилами четырехскатной крыши; если же терем устраивался между стропилами двухскатной крыши, то окна его делались в ее фронтонах. Говоря иначе, в последних двух случаях терема находились в тех подкровелъных пространствах, которые мы теперь называем чердаками*.

* Очень вероятно, что именно такие помещения именовались чердаками, хотя и не играли роли наших современных чердаков, а теремами и вышками назывались такие помещения, которые имели самостоятельные стены и не занимали подкровельного пространства.

Терема и вышки имели такое же назначение, как и сени, над которыми они, по большей части, и устраивались. Обычно вышки по занимаемой ими площади были меньше нижележащих сеней, что давало возможность устраивать вокруг них балконы – «гульбища», как их тогда называли. В очень затейливых хоромах вышки устраивались иногда в несколько ярусов и увенчивались смотрильнями – маленькими башенками, из которых открывался широкий кругозор, то есть по современной терминологии – бельведерами.

Что же касается служебных помещений, а именно кухонь, чуланов, кладовых, мыленок (бань) и жилья для прислуги, то они частью помещались в подклетном этаже, частью же в отдельных срубах, соединенных переходами или сенями, или же совершенно стоящих особняком. Следует однако заметить, что в сенях очень часто отделяли переборками маленькие «чуланы» и «каморки», которые служили кладовыми, а в помещениях теплых такие же чуланы и каморки являлись спальнями тех прислуг, которых хозяева хотели иметь всегда под руками.

Наконец, в различных малозаметных местах хором прирубались отхожие места, называвшиеся «задцами» и «придельцами».

Таковы были типичные богатые хоромы в отношении их внутреннего распорядка, насколько об этом можно судить по памятникам письменности и по тем, весьма немногим, чертежам, которые сохранились до нашего времени. Повторяем однако, что никаких шаблонов или нерушимых традиций для размещения отдельных помещений хором не существовало и каждый хозяин строился так, как находил для себя удобнее, примером чего может служить древний план загородных царских хором (рис. 75). Как видно из названий отдельных помещений, хоромы эти предназначались для отдельного житья самому хозяину и были очень поместительные, так как имели подклеть, о чем можно судить по повалуше, возвышавшейся над нижним и средним «житьями» (* то есть этажами).

Рис. 75. Частные жилые дома, казенные здания, хоромы знати и царские хоромы. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 76. Частные жилые дома, казенные здания, хоромы знати и царские хоромы. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

План этот особенно интересен тем, что он, в сущности, представляет собой нечто среднее между планом и фасадом, как мы их понимаем в настоящее время. Наши же предки, очевидно, не считали нужным иметь отдельного чертежа для фасада здания, а ухитрялись дать о нем некоторое представление, совмещая, так сказать, вертикальную проекцию здания с горизонтальной. В самом деле, план собственно изображает среднее житье хором, то есть второй их этаж, но повалуша (не комната – а вся башня) начерчена как бы в разрезе, с показанием даже ее островерхой крыши.

Равным образом, к правому верхнему углу плана причерчен чердак, который, в сущности, находился выше, а именно над сенями и над третьей комнатой и был устроен в их четырехскатной крыше. Наконец, все окна и двери показаны также в их вертикальной проекции. К сожалению, план не снабжен масштабом, вследствие чего о величине покоев можно судить лишь приблизительно, основываясь на ширине ступеней двух крылец; но за исключением этого древний чертеж настолько ясен, что позволяет даже сделать в общих чертах реконструкцию этих хором (рис. 76.** Реконструкция исполнена А.А. Потаповым. «Очерк древней русской гражданской архитектуры». М., 1902.).

Вполне ясное представление о внутреннем распорядке древних хором дают планы коломенского дворца, первоначальная постройка которого относится ко времени Феодора Иоанновича. Дворец этот не раз ремонтировался и перестраивался; так, например, в 1640 г., при царе Михаиле Феодоровиче, на месте старого был построен новый, который в свою очередь подвергся серьезным изменениям в 1649–1650 гг., при царе Алексее Михайловиче. Тишайший царь очень любил село Коломенское и подолгу в нем живал; поэтому, не удовлетворившись перестройкой 1649–50 гг., он приказал в 1667 г. снести старые хоромы и срубить новые, что и было приведено в исполнение плотничным старостой Семеном Петровым и плотником Иваном Михайловичем Стрельцом, закончившими все работы в 1671 г. Наконец, последняя серьезная переделка дворца была произведена при царе Феодоре Алексеевиче, который приказал: «Отцовскую повалушу разобрать и на том месте поставить столовую». В 1767 г. дворец был разобран, но, к счастью, предварительно были сделаны подробные его чертежи и модель.

Рис. 77. Планы коломенского дворца. По И. Забелину. Частные жилые дома, казенные здания, хоромы знати и царские хоромы. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Верхнее житье

Хоромы государевы: 1. Крыльцо переднее: а) передний рундук, б) лестница или всход, в) верхний рундук. 2. Передние сени: г) всхожий рундук в переднюю. 3. Передняя: д) рундук «царского места». 4. Комната: д) рундук «царского места»; е) среднее красное окно. 5. Комната третья. 6. Комната четвертая. 7. Комната пятая. 8. Сени проходные. 9. Сени: ж) нужной чулан, з. лестница к теремам. 10. Сенцы. 11. Боярская или отхожая избушка. 12. Сени. 13. Заднее крыльцо. 14. Сени и переходы к столовым сеням; лестница вниз, где всходили с кушаньем; гульбище или парапет, с которого лестница вверх вела в государевы чердаки или терема. 15. Столовые сени: и) особое отделение столовых сеней, где входили с кушаньем. 16. Столовая, прежняя повалуша; к) лавки.

Хоромы царевича: 17. Сени или переходы к хоромам царевича и царицы. 18. Сени царевичевых хором. 19. Передняя. 20. Комната. 21. Чулан светлый, устроенный, вероятно, для детских игр. 22. Всход в чердаки или терема.

Хоромы царицы: 23. Крыльцо. 24. Сени передние. 25. Сени задние, обширные, устроенные, несомненно, для девичьих игр. 26. Передняя. 27. Комната. 28. Комната третья. 29. Сени перед отхожею комнатою боярынь. 30. Отхожая комната, где собирались боярыни. 31. Сенцы. 32. Всход вверх в царицыну светлицу и в терема. 33. Сени или переходы. 34. Переходы к церкви. 35. Церковь Казанской Богородицы. 36. Крыльцо заднее. 37. Переходцы.

Хоромы больших царевен: 38. Сени задние. 39. Сени передние. 40. Крыльцо переднее. 41. Передняя. 42. Комната. 43. Комната третья. 44. Переходы к средним хоромам царевен.

Средние хоромы царевен: 45. Сени. 46. Чулан. 47. Крыльцо. 48. Сени задние. 49. Передняя. 50. Комната. 51. Комната третья. 52. Переходцы.

Задние угловые хоромы царевен: 53. Сени. 54. Передняя. 55. Комната. 56. Комната третья. 57. Сени: н) чуланчик, о) чулан с потайной дверью в нижние сени. 58. Крыльцо заднее, что к портомойным избам. 59. Крыльцо заднее. 60. Сени мыленные. 61. Мыльня.

Четвертые хоромы царевен: 62. Комната. 63. Комната. 64. Передняя. 65. Сени; п) всход в терема. 66. Задние сени к саду. 67 и 68. Чуланы кладовые. 69. Мыльня. 70. Стряпущая избушка. 71. Крыльцо. 72. Переходы к хоромам царицы. 73. Мыльня царицы. 74. Переходы к стряпущей избушке и к оружейной избушке. 75. Сход на низ. 76. Стряпущая избушка. 77. Сени перед оружейною: р) дверь в сад, с) сход на низ. 78. Оружейная избушка: т) чулан или казенка.

Нижнее житье

79. Сени государевой мыльни: у) чулан. 80. Мыльня государева: а) полок, 6) печь. в) лавки. 81. Лестница сверху из хором в мыльные сени. 82-86. Подклеты под передними государевыми хоромами. 87. Сени. 88. Крыльцо. 89. Подклет. 90. Чулан. 91. Рундуки перед подклетами. 92. Подсенье, где стояли кареты, колымаги, кошевые телеги. 93-96. Мастеровой и другие подклеты под хоромами царицы. 97. Чулан нужной. 98. Крыльцо или рундуки перед подклетами. 99. Подсенье. 100. Подклеты под хоромами царевича. 101. Сени. 102. Подклеты под хоромами царевен больших. 103. Подсенье. 104. Чулан, что с кушаньем входят. 105-107. Подклеты средних хором царевен. 108-109. Сени или подсенье. ПО. Подсенье третьих царевниных хором. 111–113. Подклеты. 114. Сени с дверью на крыльцо к портомойным избам. 115. Мост или рундук. 116-118. Подклеты четвертых царевинных хором. 119. Рундук перед подклетами. 120. Подсенье. 121. Подклет под оружейною. 122. Сени. 123. Чулан, из которого с кушаньем всходят. 124. Двор государевой мыльни. 125. Всхожий рундук перед подклетами государевой столовой. 126. Мост или рундук перед теми же подклетами, где стоял стрелецкий караул. 127. Подклеты. 128. Кружальные ворота под столовыми сенями, на внутренний двор к хоромам царицы. 129. Каменная ограда: а) ворота в сад. 130. Каменный столб для солнечных часов, называемый теперь челобитным.

Примечание. План коломенского дворца времен царя Алексея Михайловича, изображающий первоначальное расположение этих хором, находится в собрании чертежей XVII столетия, изданных при II томе записок Славянорусского Отд. Археол. Общества, под № XXXIII. Хотя на этом древнем плане и нет обозначения, что он изображает коломенские хоромы, но по сравнении с прилагаемым планом XVIII столетия легко убедиться, что это план одного и того же здания, распространенного впоследствии пристройками.

Останавливаться для подробного описания помещений этого обширного и великолепного дворца мы не станем, так как прилагаемые чертежи его планов (рис. 77) сами собой дают яркую иллюстрацию всего сказанного о хоромах вообще, типичным представителем которых он являлся, но лишь в значительно большем масштабе по сравнению с хоромами купеческими или даже боярскими; тем не менее, несмотря на то, что коломенские хоромы были жилищем самого великого государя, мы видим в них все те же и так же расположенные помещения, как и в хоромах боярских, с присоединением лишь таких, без которых царский дворец обойтись не мог, как, например, «отхожая комната» в хоромах царицы, в которой собирались боярыни перед выходом царицы.

Что касается внутренней отделки покоев деревянных хором, то, к сожалению, не сохранилось никаких ее изображений и говорить о ней приходится лишь на основании различных памятников письменности. Не говоря уже о том, что над внутренним убранством богатых хором работало много столяров – специалистов по мебели, а также обойщиков; на отделку покоев – на «хоромный наряд» приходилось потратить много сил различным мастерам чисто строительного цеха.

Если стены оставались бревенчатые, то они или начисто обтесывались и даже выскабливались, но при этом каждое бревно сохраняло круглую форму, или же всю их поверхность обтесывали под одну плоскость, что носило название «выскабливать в лас». Однако, в большинстве случаев, стены комнат обшивались красным, то есть тщательно выстроганным тесом, причем очень часто вместо гладкой обшивки прямью или в косяк, которую делали плотники, обшивка стен делалась столярной работы, то есть в виде различных, подчас очень замысловатых, филенок и, кроме того, покрывалась резьбой.

Междуэтажные перекрытия хором состояли из наката; в менее важных комнатах накат не подшивался тесом, но бревна его, подобно венцам стен, или гладко обтесывались, или «выскабливались в лас». В более парадных помещениях устраивали «подволоки»*, то есть подшивали накат тесом впрямь или в косяк. К подволокам относились с особенной любовью и поэтому в самых парадных или любимых комнатах их делали филенчатыми (столярной работы), резными, украшенными слюдой, литым оловом, вырезками из белого железа или жести; наконец, их расписывали, серебрили и даже золотили. Существовал термин: «вислая подволока», обозначавший, вероятно, особенно рельефную резьбу потолка, некоторые части которой значительно свешивались вниз, выступая из общей ее поверхности.

* Слово «подволока» обозначало, вообще, одежду; от этого же слова произошло современное слово - «потолок».

Полы* в жилых комнатах настилались («мостились») обычно из теса, а в непокоевых хоромах устраивался особого рода паркет. Такой паркет мостили «дубовым кирпичом», то есть дубовыми дощечками толщиной в 2–3 вершка; дощечки имели или квадратную форму (6–8 вершков в стороне), или удлиненную. В последнем случае бруски мостились в косяк, и самый пол назывался тогда «косящатым». Основой для дубового кирпича служил слой песка, смешанного со смолой или известью; паркеты эти не натирали воском, как современные, но раскрашивали под мрамор или в два тона.

* Пол называли в старину «мост».

Как уже не раз говорилось выше, окна были красные или волоковые. Основой для тех и других служили рамы (окончинные станки), к которым в красных окнах крючками или петлями прикреплялись «отворные» или «подъемные» окончины, то есть переплеты. В волоковых окнах окончины были по большей части «задвижные», но иногда устраивались и отворные; в таких случаях волоковое окно отличалось от красного только меньшим размером. Выше мы уже говорили о том, что окончины обычно затягивались паюсом - рыбьим* пузырем, который был сравнительно дешев; гораздо выше ценилась слюда и в особенности стекло. Так как размеры стекол того времени были очень невелики, а большие куски слюды, вследствие ее хрупкости, по необходимости нужно было бы делать толстыми и, следовательно, малопрозрачными, то горбыли оконных переплетов приходилось делать частыми.

* Самым дешевым материалом был бычий пузырь, но его употребляли в бедных домах, так как он очень слабо пропускает свет.

Обыкновенно переплеты делались из железа в виде различного узора решеток, прикрепленных к железным же рамкам, которые уже, в свою очередь, вделывались в деревянную обвязку окончин. Самый узор решеток был очень разнообразный: «обращатый, клинчатый, кубчатый, косящатый, кругчатый» и т.д., то есть в зависимости от того, какую форму имел отдельный элемент решетки – форму прямоугольника, треугольника, квадрата, поставленного на угол, ромба, круга и т.д. В центре же решетки обыкновенно устраивался круг для самого большого куска слюды или стекла. Для более плотного укрепления слюды или стекла в решетке окончин употреблялись сверх замазки оловянные бляшки различной формы: «денежки, репейки, орлики» и т. д., так что все то вместе взятое имело очень богатый и красивый вид, в особенности, когда слюда расписывалась прозрачными красками, а бляшки покрывались позолотой. Само собой понятно, что одиночные переплеты, несмотря на то, что их обивали сукном, сильно пропускали холод; поэтому всегда устраивались вторые (зимние, как мы их теперь называем) переплеты, называвшиеся «вставнями» или «ставнями». Их делали или сплошными деревянными (глухими), или такими же, как наружные окончины, т. е. в виде решеток со слюдой или стеклом. Однако, в сильные морозы даже и вставни не уберегали от стужи, поэтому в богатых хоромах всегда имелись «втулки», то есть деревянные щиты величиной во все окно, вставлявшиеся изнутри. Этими же втулками окна закрывались на ночь во всякое время года. В нижнем этаже втулки не делались; их заменяли собой ставни («затворы» или «притворы»), устраивавшиеся или вставными, как втулки, или затворяющимися – на петлях.

Так же, как и снаружи, просветы окон окаймлялись изнутри хором наличниками, верхи которых украшались «причелинами и подзорами», то есть своего рода сандриками и фронтонами, которые вместе с наличниками украшались в каждой комнате тем же способом, что и потолок, а именно, если потолок был резной, то и наличники покрывались резьбой, если потолок был расписной, то и наличники расписывались и т.д.

Рис. 78. Дверная петля («Жиковина») XVIII в. По Л. Далю. Частные жилые дома, казенные здания, хоромы знати и царские хоромы. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 79. Замки. Музей Щукина. Москва. Частные жилые дома, казенные здания, хоромы знати и царские хоромы. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Наличниками же украшались и дверные проемы; а дверные полотнища получали удивительно красивую внешность благодаря узорчатым приборам тонкой кузнечной* работы. Насколько затейливы были все эти «жиковины»**, скобы и личинки, можно судить по рисункам 78 и 79, на которых изображены части приборов внутренних дверей, а именно петля – «жиковина» и замки XVII века. Весь прибор обыкновенно покрывался полудой, серебром или даже золотом, отчего он очень выигрывал, в особенности тогда, когда дверные полотнища обивались цветным сукном.

* В старину всякая работа из металла, независимо от степени ее тонкости, называлась «кузнью»; например, «ларечной кузнью», т. е. такой, которая хранится в ларцах.

** «Жиковины» – дверные петли.

В каждом покое, у всех его стен устраивались лавки – обычай, целиком вынесенный из деревенской избы, причем, даже названия лавок оставались те же: у окон – красные лавки, вдоль стены переднего угла (стена противоположная двери) – передние лавки; а лавки около двери – коник. Лавки делались из толстых и широких досок и утверждались на резных или точеных ножках, называвшихся «подставками» или «стамиками». Обрез досок сидений закрывался обыкновенно тесом («опушкой»), который часто покрывался резьбой (рис. 80).

Одним из самых видных украшений всяких хором являлись изразцовые («образчатые») печи. Изразцы («образцы») были двух сортов: поливные и красные (не покрытые глазурью); поливные, в свою очередь, различались по цвету поливы, причем преимущественно употреблялись «ценинные» (синего цвета) и «мурамленные» (зеленые); однако, в большом ходу были также изразцы, покрытые узорами или изображениями трав, цветов, животных и даже людей. Такие изображения иногда делались рельефными и расцвечивались зачастую поразительно красивыми сочетаниями тонов.

Печи из красных изразцов обыкновенно сплошь раскрашивались в один тон, а у печей из поливных изразцов прописывались в соответственные тона только швы.

По общей своей форме печи были прямоугольные или круглые, но по богатству деталей они были очень разнообразны, начиная от самых простых, гладких и кончая весьма сложными, то есть с карнизами, колонками, арочками, городками, ножками, полочками и т. д. Податливость материала (глина) и богатство красок поливы давали полный простор художественной фантазии, и русские гончарные мастера умели использовать этот простор и показать при этом свое, подчас удивительно тонкое, понимание красочных эффектов, красоты целого и изящества деталей. Для примера помещаем три снимка (рис. 81 и 82), которые, к сожалению, только наполовину передают впечатление, производимое печами в натуре, так как на них не видно прелестного сочетания красок их изразцов.

Большие печи, например, с лежанками, клались обыкновенно в нижних этажах, верхние же этажи отапливались или более легкими, например, круглыми или угловыми печами, или же согревались особыми «проводными трубами» с душниками, через которые проникал теплый воздух из особых печей (вроде калориферов), устраивавшихся в подклетах. Как проводные, так и обыкновенные трубы очень часто отделывались изразцами, а поверх кровли им придавали художественную обработку в виде теремков или шатриков, украшали узорочной кладкой или также обкладывали изразцами и, наконец, завершали металлическими, подчас тоже затейливой формы сетками, охранявшими отверстия труб от сора и от посягательства галок вить в них гнезда.

Из всего сказанного о внутренней отделки хором видно, насколько пристрастен был Петрей, говоря, что внутри русских домов найдешь немного такого, чем бы можно было похвалиться. В действительности же, если судить по тем деталям внутренней отделки, которые до нас дошли, а именно по дверным приборам и печам, то можно прийти к заключению, что русские зодчие любовно и со вкусом разрешали вопросы внутренней отделки хором. Если же принять во внимание, что не только стены и двери, но также полы и лавки, подоконники и втулки очень часто обивались («наряжались») сукном*, то придется прийти к заключению, что наши предки умели и любили устраиваться у себя в хоромах не только красиво, но и очень уютно.

* «Шатерный наряд» – отделка сукном.

Теперь перейдем к внешнему виду хором.

Подобно тому, как в плане русские зодчие не стремились к симметрии, не втискивали план в заранее придуманную схему, так и во внешней композиции они вовсе не считались с симметрией и не находили нужным как-нибудь замаскировать фасадом разбросанность очертаний плана. Поэтому хоромы внешним своим видом обыкновенно представляли сложную и на современный взгляд, быть может, несколько пеструю группу разновидных частей, то высоких, то низких, то тесно прижатых друг к другу, то отдельно стоящих и соединенных в одно целое лишь переходами, причем почти каждая из них носила отпечаток своеобразного склада красоты. Над всем этим высились не менее богатые по разнообразию своих форм крыши, на художественную обработку которых русские люди обращали особенное внимание, считая их как бы головными уборами зданий; с одинаковой заботливостью и любовью отделывались крыльца и окна; первые – как одна из самых видных частей здания, ранее других останавливавшая на себе взоры входивших на двор, а окна – в силу того, что наши предки отождествляли их с очами хором и поэтому они, как людские глаза, должны были глядеть ясно и красиво.

В XVI и XVII столетиях точно так же, как и в более отдаленное время, крылец в каждых хоромах было несколько, иногда очень значительное число, что объясняется тем, выше указанным обстоятельством, что отдельные части хором имели совершенно самостоятельное назначение и, следовательно, должны были обслуживаться специально построенными для них крыльцами. Насколько подчас велико было число крылец в хоромах, мы можем судить по дошедшим до нас изображениям наружного вида сольвычегодских хором Строгановых (рис. 83) и дворца в селе Коломенском (рис. 84, 85 и 86). К сожалению, на первом рисунке крыльца не изображены, однако, наружные двери второго этажа ясно говорят о том, что к ним вели отдельные высокие крыльца, так как через подклеты устраивались лишь служебные или потайные лестницы и, следовательно, двери второго этажа не могли выходить на балконы («гульбища»). В зависимости от той же самостоятельности назначения отдельных частей хором, крыльца разделялись на «передние» и «задние», отвечая, таким образом, современным парадным и черным подъездам и лестницам.

Рис. 83. Сольвычегодские хоромы Строгановых. По И. Забелину

Рис. 84. Восточный фасад коломенских хором. По И. Забелину

Государевы хоромы: а) передний рундук крыльца, план 1, а; б) верхний рундук; в) передние сени, пл. 2; г) передняя, пл. 3; д) комната, пл. 4; е) комната третья, пл. 6; ж) светлица; з) сени перед нею; и) столовая, пл. 16; и) столовые сени, пл. 15; к) терема или чердаки; л) подклеты, пл. 82, 83, 127; м) рундуки стрелецких караулов, пл. 91, 125; н) ворота во внутренний двор к хоромам царицы.

Хоромы царевича: о) комнаты, пл. 19,20; п) терем, р) верхние чердаки; с) переходы меж ними; т) подклеты с рундуком; у) государева мыленка, пл. 80.

Рис. 85. Северо-восточный фасад коломенских хором. По И. Забелину.

Государевы хоромы: боковая сторона столовой и переднего крыльца.

Хоромы царицы: а) крыльцо, пл. 25; б) верхний всход; в) сени, пл. 24; г) передняя, пл. 26; д) комната, пл. 27; е) комната третья, пл. 28; ж) отхожая комната, где собирались боярыни, пл. 30; з) светлица; к) терема под кровельною бочкой, в которой также находились терема-чердаки; л) подклеты, пл. 93-96; м) стрелецкие рундуки, пл. 98; н) чулан нужной, пл. 97; о) ворота к хоромам царевича.

Хоромы царевен: а) крыльцо о двух всходах к хоромам больших царевен, пл. 40; б) верхний всход; в) сени, пл. 39; г) передняя, пл. 41; д) комната, пл. 42; е) сени других царевниных хором, пл. 45; ж) передняя, пл. 49; з) комната, пл. 50; и) крыльцо, пл. 58; к) терема; л) подклеты, пл. 102, 105, 106; м) задние хоромы царевен, пл. 57 и пр; о) поперечный разрез переходов к церкви Казанской Богородицы.

Рис. 86. Северо-западный фасад коломенских хором. По И. Забелину

Государевы хоромы: задняя их сторона со стороны Казанской церкви. Хоромы царевен: 1) Хоромы больших царевен, пл. 42, 43. 2) Средние хоромы царевен, пл. 50,51.3) Задние угловые хоромы царевен, пл. 55,56.

«Задние» крыльца устраивались, сообразуясь только с требованиями удобства, то есть без особой заботы о красоте их внешнего вида, но зато «передние» крыльца отличались богатством своих архитектурных форм и затейливостью. Тем не менее, сильно отличаясь друг от друга по размерам и деталям, основные формы передних крылец компановались зодчими-плотниками под влиянием не случайной фантазии, а опять-таки в силу прочно сложившихся уставов и обрядов жизни, в зависимости от которых хозяин должен был встречать гостей. Поэтому каждое переднее крыльцо, как бы просто или сложно оно ни было, необходимо должно было иметь нижний рундук (площадку), на котором хозяин встречал более почетных гостей, и верхний рундук, на котором он поджидал поднимающегося по лестнице менее важного или знатного гостя.

Если крыльцо имело один лестничный марш, который обыкновенно располагался перпендикулярно к лицу здания, то крыльцо имело только два рундука, а если маршей было два, устраивавшихся под прямым углом друг к другу, то необходимо появлялся третий – средний рундук. Устраивались, по-видимому, и такие крыльца, в которых от среднего рундука шли два марша в противоположные стороны к двум дверям стоящих рядом самостоятельных помещений, и тогда крыльцо было о четырех рундуках. Изображений такого типа хоромных крылец не сохранилось, но нет причины отрицать их существования, так как они, во-первых, существовали в хоромах каменных, которые по существу своему были такими же, как и хоромы деревянные, и, во-вторых, в деревянных церквах.

Таковы были общие приемы композиции крылец; что же касается их деталей, то останавливаться на разборе их мы не будем, так как они ясно видны на приведенных изображениях Коломенского дворца и по существу своему мало чем отличаются от уже знакомых нам деталей крылец крестьянских изб.

Те же рисунки фасадов коломенского дворца позволяют нам составить себе представление о разнообразии характера обработки окон. В самом деле, мы видим здесь очень разнообразные типы наличников, начиная от самых простых, в виде гладких рамок (подклет хором царицы), и кончая такими богатыми, как средний наличник государевых комнат и наличник среднего же окна во втором ярусе хором царицы*.

* Некоторые окна, преимущественно малые окна подклетов, совершенно лишены наличников, подобно окнам бедных крестьянских изб. См.: хоромы царевен.

Промежуточными типами являются, во-первых, наличники окон во втором ярусе хором царевен, где гладкие обрамления прикрыты сверху сливными досками, во-вторых, наличники окон в шатре хором царицы, у которых поверх гладких обрамлений высятся гладкие же треугольные фронтончики; в шатрах хором царевича треугольные фронтончики заменены дуговыми; в-третьих, наличники с различной степенью богатства орнаментации как обрамлений, так и венчающих частей.

Не менее разновидную форму имеют самые просветы окон. Так, в подклетах они преимущественно квадратные или несколько вытянутые в горизонтальном направлении; последние, однако, встречаются и во втором этаже, например, по бокам красных окон в хоромах царевен. Далее идут прямоугольные окна всевозможных пропорций, начиная от близких к квадратной форме и кончая такими, у которых отношение ширины к высоте равняются 1:2; затем просветы с килевидным верхом, треугольным или лучковым. Наконец, на изображении хором Строгановых видны окна с полуциркульными верхами и окна полукруглые.

На изображениях коломенских хором совершенно не видно оконных переплетов, а между тем богатство и разнообразие их форм, с которыми мы уже познакомились выше, в значительной мере способствовали общей красоте окон, маскируя не совсем иногда удачные пропорции их просветов. То же самое можно сказать и о наружных ставнях, о которых мы также упоминали несколько выше.

Что касается обработки дверных проемов, то они или совсем не обрамлены наличниками, или последние представляют собой гладкие рамки. Следует, однако, заметить, что на рисунках видны только двери подклетов, которые обыкновенно оставлялись без всякой художественной обработки, двери же второго яруса, закрытые на изображениях хором крыльцами, имели, вероятно, более богатую обработку, в виде резных наличников с различными венчающими композициями, то есть обрабатывались так же, как и двери внутренние: с красивыми наличниками и створами, украшенными резной «кузнью».

Скажем несколько слов об отделке поля стен хором. Если рубленые стены оставлялись не обшитыми тесом, то бревна венцов кантовались, то есть приводились к одному диаметру по всей их длине, и гладко выстругивались, причем углы клетей, как это видно на рисунках Коломенских хором, очень часто рубились с остатком. Если же стены обшивались тесом, то это делалось не с одной только целью сделать их менее теплопроводными, но также и с эстетической целью, поэтому обшивка делалась или «в закрой»*, или «вгладь», т. е. горизонтальными или вертикальными рядами, или же, наконец, «в косяк», причем в последнем случае получались иногда довольно сложные узоры, как, например, на верхней части средней повалуши Строгановских хором. Стены верхних ярусов хором, а именно, чердаков и теремов, делались легкими, «забирались в столбы», то есть состояли из нижних и верхних обвязок и стоек, пространство между которыми заделывалось или тонкими бревнами, или досками, как, например, в хоромах царицы коломенского дворца**.

* Горизонтальными рядами, причем нижняя часть каждой тесины прикрывала верхнюю часть нижележащей.

** Можно предположить, что обшивные стены иногда оштукатуривались; однако, такой прием мог появиться в более позднюю эпоху, в XVI и XVII столетиях, в подражание стенам каменных хором, которые появились в значительном количестве именно в этих веках.

При стенах, обшитых тесом, этажи хором отделялись один от другого междуэтажными карнизами, состоявшими из резных тесин («подзорин»), прикрытых сверху отливными досками («полицами»). Таким образом, междуэтажные карнизы не только служили украшением стен, но и защищали их от потеков дождевой воды. Венчающих карнизов никогда не делали - их заменяли полицы крыш, которые устраивались со значительным выносом и, подобно междуэтажным карнизам, украшались подзоринами с богатой резьбой.

Немалую красоту хоромам придавали ограждения гульбищ и перила лестниц. Как те, так и другие делались или сплошные, или же сквозные, то есть решетчатые, или из балясин («балясы», «гудки»). Последними, например, были ограждены гульбища теремов государевых хором в коломенском дворце, а перила лестницы хором царевен в том же дворце были устроены сплошными.

Переходя к обзору типов хоромных крыш, отметим, что в старину их приходилось делать гораздо круче, нежели в настоящее время, так как обычным материалом для кровель служило дерево (тес, дрань, гонт и лемех), которое при пологих крышах загнивало бы очень быстро. Поэтому, какую бы ни придавали форму крыше, на первом месте всегда стояла забота о том, чтобы на ней не задерживались ни дождевая вода, ни снег, а затем уже думали о красоте ее форм и пропорций. Наименее сложными были двухскатные крыши, устраивавшиеся как над квадратными, так и над прямоугольными в плане срубами, причем в городских постройках таким крышам придавали обыкновенно большую высоту по сравнению с высотой крыш деревенских, но все же в зависимости от ширины здания; обычно высота подъема двухскатной крыши равнялась приблизительно ширине помещения, как это видно на изображении хором Строгановых.

Четырехскатные крыши устраивались очень часто и, в зависимости от их высоты, а также от формы их плана, носили различные наименования. Так, четырехскатная крыша над квадратным в плане срубом, имевшая высоту, равную стороне квадрата плана, называлась колпаком', если же высота крыш такой формы равнялась стороне квадрата основания, увеличенной в полтора или два раза, то такие крыши назывались шатрами. Однако, шатрами же назывались также высокие пирамидальные крыши, имевшие в плане форму многоугольников, преимущественно шестиугольников или восьмиугольников*.

* Многогранные шатры назывались круглыми.

Такие многогранные шатры ставились по большей части над крыльцами, тогда как четырехгранные шатры венчали собой обыкновенно повалуши. Что же касается пирамидальных крыш над квадратными срубами, имевших высоту меньшую величины стороны квадрата, то такие крыши особого названия не имели, быть может потому, что устраивали их, в силу указанной выше причины, сравнительно редко.

Четырехскатные крыши с горизонтальным коньком (кнесом, князем), то есть такие, у которых план имел форму прямоугольника, назывались, в зависимости от высоты их подъема, палатками, епанчами и скирдами. У первых высота подъема равнялась длине покрываемого крышей прямоугольника, у вторых – его ширине, а у третьих высота была средней между длиной прямоугольника и его шириной. Таким образом, из всех этих трех форм самыми высокими были крыши-палатки, поэтому коньки у них были самыми короткими.

Очень красивый вид имели крыши, называвшиеся бочками. Такие крыши ставились обыкновенно над прямоугольными в плане частями хором и, действительно, имели вид бочек, положенных по длине строения и срезанных для этой цели в их нижних округлостях, а вверху заостренных ребром для предохранения от дождя и снега. Иначе говоря, контур торцовых частей бочкообразных кровель имел килевидную форму, вполне отвечая контуру церковных глав луковичной формы, причем плотники любили придавать ему определенные пропорции, а именно: высота срезываемого внизу сегмента M (рис. 87) равнялась 1/3, 1/4 или 1/5 диаметра, а высота заострения бочки K равнялась высоте этого сегмента. Такой крышей были покрыты в коломенском дворце хоромы царицы.

Рис. 87. Построение бочкой. Частные жилые дома, казенные здания, хоромы знати и царские хоромы. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Если сруб имел квадратную в плане форму, то его иногда покрывали двумя крышами-бочками, поставленными крест-накрест, так что их обрезы приходились на все четыре стороны, образуя особые фронтоны («очелья»). Такие крыши устраивались также часто и над крыльцами, причем над ними иногда возвышались еще «круглые» шатрики, как, например, над крыльцом государевых хором в коломенском дворце.

Наконец, над квадратными или многогранными помещениями устраивались также кровли в виде граненых куполов, называвшихся в первом случае «кубами», а во втором - шестигранниками и восьмигранниками; верх таких кровель всегда сводился в острие. Если же кубовастые крыши устраивались над прямоугольными в плане частями хором, то тогда верх их естественно должен был вытягиваться в горизонтальный конек. Как на пример крыши кубом укажем на крышу столовой государевых хором в селе Коломенском.

Таковы были наиболее употребительные формы крыш, однако, перечисленными примерами не исчерпывалось все их разнообразие, так как в тех же коломенских хоромах и хоромах Строгановых мы видим такие формы крыш, которые или представляют комбинации форм рассмотренных, например, над комнатами государевых хором и над хоромами царевича, или же формы совсем своеобразные, подчас даже вычурные, как, например, над большой повалушей строгановских хором.

Как уже указывалось ранее, в высоких крышах хором часто устраивались жилые помещения, для освещения которых приходилось устраивать в скатах крыши окна и слуховики, иногда в несколько рядов, что придавало крышам большую живописность, равно как этому же способствовал и самый материал кровель – лемех или чешуя, употреблявшиеся, впрочем, только для крыш криволинейной формы, тогда как прямые скаты крылись в большинстве случаев просто тесом.

Наконец, красоту крыш дополняли различные, часто очень богатые гребни, стамики, шары и «прапорцы» (флюгарки), венчавшие их острия и коньки. Пристрастие русских зодчих к таким украшениям кузнечной работы было, по-видимому, очень велико, так как на одном коломенском дворце их можно сосчитать несколько десятков и притом очень разнообразных как по форме, так и по величине.

В памятниках письменности XVI и XVII вв. есть указания на раскраску некоторых наружных частей хором, например, ставней; это дает возможность предположить, что красками покрывались и другие части, хотя бы с целью предохранения их от загнивания. Если же принять во внимание, что влечение к полихромии всегда было свойственно русскому народу и что крестьяне и до сих пор очень часто прибегают к этому способу украшения внешности своих изб, то вполне допустимо предположить, что фасады древних хором богато раскрашивались, чем и заканчивалась их наружная отделка.

Михаил Красовский

Источник: https://wood.totalarch.com/node/4

Добавить комментарий

Деревянное зодчество

Частные жилые дома, казенные здания, хоромы знати и царские хоромы

Древнерусские деревянные фортификационные сооружения

Типы древнерусских фортификационных сооружений. Виды типовых оград, виды стен срубами, детали их. Типы башен и детали их конструкции.

Время возникновения на Руси первых укрепленных пунктов относится к IX в., то есть к тому времени, когда хозары стали уже бессильны выдерживать натиск хлынувших с востока печенегов, которые в середине IX века настолько близко подошли к Киеву, что начали грозить торговле славян и последние, не надеясь более на хозар, были вынуждены сами приняться за охрану своих торговых центров и соединявших их путей сообщения. Поэтому первые указания на существование укрепленных пунктов встречаются в самом начале наших летописей; так, в рассказе о княжении Рюрика Нестор говорит: «И прия власть свою Рюрик один и пришед к Ильменю и сруби город над Волховым и прозва Новгород и седе ту и княжа, раздая волости мужем своим и городы рубити овому Полотеск, овому Ростов, другому Белоозеро». Насколько крепки были города и как долго они могли выдерживать осаду, указывает следующее место летописи: «Ольга же устремися со сыном своим на Искоростень град, яко те бяху убили мужа ее, и ста около со сыном своим, а Деревляне затворишась в граде и боряхусь крепко из града: ведаху бо яко сами убили князя, и на что ся предати. И стоя Ольга лето, и не можаше взяти град...» В дальнейшем летописи пестрят упоминаниями о различных укрепленных пунктах, называя их «городами, городками, детинцами, кремлями, острогами и т.д.», причем названиям этим отвечали определенные виды фортификационных сооружений. А именно: городом («градом») назывался* каждый заселенный пункт, который для охраны его от вражеских нападений был окружен укреплением в виде земляных валов, каменных или деревянных (но непременно венчатых) стен. «Понятие о городе, – говорит Ф. Ласковский, – как о жилом месте и об укреплениях, его ограждавших, совершенно сливались между собой; город не мог быть без оборонительной ограды, с уничтожением ее он терял значение и самое название города; с другой стороны, сооружая одну из вышеупомянутых оград на месте ненаселенном, в видах собственной обороны какого-либо пункта, всегда придавали ему, независимо от гарнизона, поселение, которое давало этому пункту жизнь, а вместе и значение города в гражданском быте государства».

* По определению Ф. Ласковского. См. его «Материалы для истории инженерного искусства в России». СПб., 1885.

Небольшие заселенные пункты обносились одним кольцом таких стен и, вероятно, к такого рода пунктам относилось собственно название «городка» или «городца», хотя, по-видимому, летописцы и не особенно строго разграничивали эти понятия, называя иногда относительно большие города «городками» или «городцами», а незначительные по населению пункты - «городами».

Большие города или имели несколько примыкавших друг к другу колец укреплений, или несколько концентричных колец. Как тот, так и другой вид расположения укреплений не представляли собой заранее обдуманной системы, но просто являлись следствием увеличения числа гражданских сооружений города, возникавших вне первоначальной линии укреплений и требовавших для их охраны устройства новой линии укреплений. В случае концентричного расположения стен или валов каждая часть города вместе с окаймлявшим ее кольцом стен носила особое название: центральная часть называлась первоначально «детинцем», «днешним градом», а впоследствии – «кремлем» или «кремником»; наружные кольца города с их стенами назывались «окольным градом, охабнем кромом или кромьным градом». Укрепленные пункты, ограды которых были не венчатые, а состояли из тына с заостренными верхушками бревен, назывались «острогами», причем если в таких пунктах имелось постоянное население, то такие остроги назывались «жилыми», а «стоялыми» острогами назывались такие, которые только временно вмещали в себе гарнизоны, посылавшиеся в них лишь на время военных действий. В более глубокой древности остроги, вероятно, устраивались в большинстве случаев без башен, но впоследствии башни стали делать постоянно, причем если замкнутая линия тыновой ограды имела не более четырех башен, то такое укрепление сохраняло название острога; если же число башен превышало четыре, то тогда укрепление получало название «города». Такой терминологии придерживался, по крайней мере, Семен Ремезов, составивший в 1701 г. свою «Чертежную книгу Сибири», в которой имеется много изображений различных укрепленных пунктов Сибири, являющихся весьма ценными для истории древнерусской фортификации. Приводим четыре чертежа из этой книги (рис. 88, 89, 90 и 91), на которых ясно видна не только конструкция стен и башен, но также названия укрепленных пунктов, указывающие на терминологию «городового дела»* в XVII в.

* «Городовое дело» - фортификация.

Упомянутый труд Семена Ремезова не является единственным источником древней письменности и картографии, в котором мы находим изображения старорусских военных сооружений. Такие изображения встречаются в уже знакомых нам трудах Адама Олеария (рис. 92 и 93), Мейерберга (рис. 94 и 95)*, а также в альбоме Эрика Пальмквиста – члена шведского посольства, бывшего в московском государстве в 1673 г. Однако, все такие изображения дают более или менее ясное представление лишь об общем виде или плане того или иного укрепленного пункта, позволяя только догадываться о деталях устройства стен или башен, и лишь у одного Пальмквиста имеется изображение разреза стены и башни города Торжка (рис. 96). Тем не менее мы не лишены возможности составить себе полное представление о деталях устройства деревянных сооружений древней Руси, так как еще недавно существовали остатки таких сооружений в Сибири, например, в Красноярске, в Илимске, в селении Братском Иркутской губернии и т. д., а остатки Якутского острога существуют и по настоящее время.

** На рис. 95 изображен Иверский (Валдайский) монастырь, крепкие стены которого имели целью не только ограждать иноков от вторжения к ним внешней, мирской жизни, но и служить оплотом при нападении врагов, так как большинство наших монастырей представляло собой серьезные укрепленные пункты и братии этих монастырей нередко приходилось поверх ряс надевать кольчуги и менять клобуки на шеломы.

В нашу задачу не может входить изучение чисто фортификационных вопросов, как-то: рассмотрение общих планов фортификационных сооружений, вопросов наивыгоднейшего размещения башен и устройства земляных сооружений, – мы познакомимся только с устройством отдельных и притом главных частей оборонительных сооружений: с устройством тынов, венчатых стен и башен, то есть с областью древнерусской военной архитектуры, а не фортификации.

Менее всего конструктивных затруднений при их устройстве представляли тыновые ограды, которые поэтому вошли, вероятно, в употребление значительно ранее оград рубленых, то есть венчатых. Когда именно появились впервые тыновые ограды, в точности неизвестно, но упоминания об острогах встречаются в летописях при описании событий, относящихся к первой половине XII века.

Основываясь на некоторых летописных рассказах, можно предположить, что тыновые ограды различались, главным образом, по высоте, а именно, если тын устраивался для образования стен острога, то его делали значительной высоты (от 2-х до 3-х саженей), так как его вкапывали или непосредственно в грунт за рвом (рис. 97а), или в невысокий вал, образованный землей, вынутой из рва (рис. 97б). Если же тын предназначался лишь для усиления земляного укрепления, валы которого сами имели значительную высоту (рис. 98), то он делался невысоким, играя лишь роль бруствера, то есть прикрытия для защитников, а не главной преграды, мешавшей врагам приступом проникнуть внутрь укрепления. В последнем случае оборона производилась обычно поверх тына или сквозь узкие перерывы его, тогда как в острогах на высоте груди человека прорезались бойницы - небольшие отверстия, через которые производился обстрел неприятеля; другими словами, в острогах простого типа оборона производилась из-за тыновой ограды.

Более сложным видом тыновой ограды являлся такой, при котором оборона производилась как поверх тына, так и из-за него, то есть такая тыновая ограда, которая имела и «верхний бой» и «подошвенный». Для образования первого в тын врубались, на равном расстоянии друг от друга (от 1 до 1,5 саженей), поперечные рубленые стенки, служившие опорой для бревенчатого настила (наката), поверхность которого опускалась от верха тына приблизительно на высоту груди ратника (рис. 99). Такой тип тыновой ограды, без сомнения, отличался большей устойчивостью, нежели первый, так как его рубленные стенки представляли солидные контрфорсы; и назывался он в XVII веке «стоячим острогом» в отличие от «косого острога», разнившегося от стоячего лишь тем, что ему придавали наклон в сторону ограждаемого пространства. Иногда конструкция как косого острога, так и стоячего имела вид, показанный на рисунке 100 а. На помост верхнего боя защитники острога поднимались или по лестницам башен, или по особым всходам, которые отчасти играли также роль контрфорсов.

Очень серьезную защиту давали такие тыновые ограды, у которых все пространство между тыном, настилом и задними стойками засыпалось землей (рис. 100 б); такие тыновые ограды, по существу, уже близки к стенам, изображенным на рисунке 100 в. По мнению Ф. Ласковского, они появились в XVII веке, но в действительности такой тип ограждений применялся, вероятно, и ранее, так как он представляет собой переход от тыновых оград к венчатым стенам. В самом деле, невысокая тыновая ограда, играющая роль бруствера, помещена здесь на стоящих вплотную друг к другу низких срубах, заполненных землей и заменяющих невысокий земляной вал описанных выше острогов, который, вне сомнения, представлял меньше затруднений для штурмующих, нежели такие срубы.

Наиболее древним типом рубленых стен является тот, в котором каждое прясло* стены состояло из нескольких поставленных рядом венчатых срубов («городней»), засыпанных внутри землей или камнями (рис. 101а). Длина каждой городни зависела от имевшегося в распоряжении строителей леса, а толщина находилась в зависимости от условий удобного действия оборонявшихся ратников. Неудобство такого приема устройства стен заключалось, во-первых, в том, что боковые части городней, примыкавшие вплотную друг к другу, быстро загнивали и, во-вторых, в том, что отдельные элементы такой стены (городни), будучи один с другом ничем не связаны, получали различную осадку, вследствие чего уничтожалась общая ровная горизонтальная поверхность стены и потому затруднялись действия защитников.

* Пряслом назывался участок стены, расположенный между двумя башнями.

Указанные недостатки в значительной мере устранялись при устройстве стен «тарасами», главное отличие которых от городни заключалось в том, что их наружные и внутренние (продольные) стены были цельными, как это видно на рисунке 101б.

Наружная и внутренняя стены соединялись перпендикулярными к ним поперечными стенами, врубленными в них на расстоянии 3–4 сажен друг от друга, и засыпались землей или камнями; участок ограды между двумя поперечными стенками и назывался собственно «тарасой». Толщина таких стен колебалась от одной до трех сажен, а высота их была очень различна, в зависимости от того, ставилась ли стена непосредственно на поверхности грунта или же на вершине земляного вала; впрочем, ниже одной сажени рубленые стены, вероятно, не делались, причем, такую высоту им придавали в сравнительно позднюю эпоху, когда стали более полагаться на численность защитников и на их военное искусство, нежели на неприступность самих стен; первоначально же стенам придавали значительную высоту, никогда, однако, не превышавшую стен каменных, что, конечно, зависело исключительно от свойств материала деревянных стен. Для придания стенам большей устойчивости, в особенности тем, которые имели значительную высоту, их рубили не под одну вертикальную плоскость, а уширяли их основания откосами, устраивавшимися как с наружной, так и со внутренней стороны ограды (рис. 102).

Существовал и другой тип стен «тарасами», появившийся, вероятно, позднее только что рассмотренного; примером этого типа может служить ограда города Коротояка, перестроенная при царе Иоанне Грозном (1648 г.). Как видно из рисунка 103, поперечные стены этой ограды отстояли у ее наружной поверхности на одну сажень друг от друга, а у внутренней сходились попарно, образуя треугольные клетки, причем положение бревен поперечных стен чередовалось через каждые два венца стен продольных. Такая конструкция рубленой стены придавала ей значительно большую устойчивость по сравнению с первым типом и затрудняла для осаждающих возможность сделать в ней частичный обвал.

Описанные типы стен тарасами применялись в течение долгого времени, так как только в XVI в., когда стали обороняться «огненным боем», то есть огнестрельным оружием, в несколько ярусов, явилась необходимость в изменении первоначальной конструкции стен тарасами. А именно: для образования нижнего (подошвенного) боя в толще стен приходилось устраивать особые камеры, в которых могли бы помещаться стрелки, защищенные от огня неприятеля (рис. 104); для этой цели тарасы через одну снабжались дополнительными продольными короткими стенками, врубавшимися в поперечные стены или на половине глубины тарасы, или же на глубине двух ее третей; сверху камера перекрывалась на высоте 2–3 сажень накатом, настилавшимся по балкам, поверх которого тараса засыпалась землей или камнями, точно так же, как это делалось в соседних - цельных тарасах. В остающейся перед камерой толще стены устраивалась бойница (М, А), бока и верх которой делались рубленными из бревен, а низ из теса; во внутренней продольной стене прорубались двери (Н, Я).

Тарасы стен города Олонца (1649 год) отличались от только что рассмотренных, главным образом, тем, что в них были устроены бойницы не только в полых тарасах, но также и в засыпанных землей (а–а), (рис. 105); кроме того, дополнительные продольные стенки (Б) шли здесь не до верха стены, как в предыдущем примере, а лишь на сравнительно незначительную высоту, несколько превышавшую грудь человека. Последний прием нельзя назвать удачным, так как выше стенок Б–Б тарасы были совершенно полыми и, следовательно, лишь в весьма малой степени могли сопротивляться действию осадных орудий.

Рис. 105. Древнерусские деревянные фортификационные сооружения. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 106. Древнерусские деревянные фортификационные сооружения. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Для стрелков «верхнего боя» поверх тарас был настлан бревенчатый пол («мост»), прикрытый со стороны поля бруствером, о котором скажем ниже, и покрытый двухскатной крышей.

Совершенно иную конструкцию имела ограда Красноярска (рис. 106). Она состояла из одной только сплошной продольной стены (рубленой), в которую на расстоянии двух саженей друг от друга были врублены тарасы, имевшие в плане форму треугольников. Тесовый мост, настланный поверх тарас, служа полом для стрелков верхнего боя, образовывал закрытые помещения для стрелков подошвенного боя; для действий последних в продольной стене были прорезаны три ряда бойниц, а прикрытием для первых служил бруствер, забранный между столбами тесом, в котором имелось два ряда бойниц, и прикрытый сверху односкатной крышей.

Само собой понятно, что такие стены, как у города Красноярска, не могли долго выдерживать огня осадных батарей, но зато, будучи снабжены достаточным количеством стрелков, открывавших сильный огонь, они могли хорошо сопротивляться приступам и поэтому устраивались, по мнению Ласковского, в тех случаях, когда нечего было опасаться разрушительного действия артиллерии.

Рассматривая приемы конструкции деревянных крепостных стен, мы оставляли в стороне приемы устройства прикрытий для защитников, размещавшихся по верху стен, то есть прикрытий, отвечавших современным брустверам. Первоначально этих прикрытий, быть может, и совсем не устраивали, так как слова «заборол», «забролы», обозначающие такие защитные стенки, появляются в летописях только в XI веке: «Мстиславу хотящу стрелити внезапу ударен бысть под пазуху стрелою на заборолех сквозь доску скважею и сведоша и на ту ночь умре» (1098 г.).

Из этой летописной выдержки видно, что первоначально заборолы устраивались из брусчатых обвязок, сплошь забранных досками, как это делалось иногда впоследствии и в XVII в., но с некоторыми изменениями (* Позднейшие дощатые брустверы делались выше человеческого роста и в них проделывались ряды бойниц) (рис. 106). Позднее стали делать заборолы бревенчатыми, но высота их оставалась такая же, как и у дощатых, то есть 3–4 фута, чтобы ратникам было удобнее поражать неприятеля, подошедшего к стенам вплотную (рис. 102). Более усовершенствованный тип бруствера состоял из выпускных концов бревен (консолей), по которым настилался бревенчатый пол и нарубалась вертикальная стенка – самый бруствер; для большей безопасности защитников последний иногда делался двойной толщины (рис. 107). Такой тип брустверов получил в XVII в. название «облама» или «облома». В полу облама устраивались навесные бойницы (стрельнцы) (М), через которые на подступивших к подошве стен врагов лили кипяток или горячую смолу и бросали камни или чугунные ядра. Если передняя стенка облама превышала высоту груди человека на незначительную вышину (рис. 107), то в ней устраивали бойницы (3), если же она была выше человеческого роста, то для удобного из-за нее действия бойцов приходилось делать особые скамейки (рис. 108), называвшиеся «кроватями». Для придания передней стенке облама большей устойчивости в нее врубались иногда поперечные стенки, в которых прорезались двери для свободного перемещения защитников по всему пряслу стены; торцы этих стенок связывались вверху, со внутренней стороны ограды, брусьями, ниже которых все зашивалось досками, но оставлялись двери. Получавшийся таким образом коридор, шириной около сажени, покрывался крышей и в мирное время мог служить складом для боевых и продовольственных запасов, для каковой цели и устраивалась, вероятно, задняя дощатая стенка; во время же боя она, по-видимому, могла лишь стеснять действия защитников и поэтому, надо полагать, что ее перед осадой удаляли. Такого устройства облам существовал у стен города Коротояка (рис. 103), где он был еще вооружен вертикальным и горизонтальным рядом острых кольев (штурм-фаллов), мешавших осаждающим пользоваться осадными лестницами.

В стене города Якутска задняя стенка облама была бревенчатая, но она была не сплошная, а прерывалась через тарасу и всюду имела отверстия, так что в каждую замкнутую клетку облама можно было проникнуть не только через ее боковые двери, но и через эти задние отверстия, величина которых равнялась одному квадратному аршину (рис. 109). Позади клеток облама в стене города Якутска шел круговой обход в виде галереи, стойки которой и перила были врублены в горизонтальные брусья, лежавшие на выпускных кронштейнах, ясно видных на рисунке 109.

Галерея эта была покрыта общей с обламом двухскатной крышей (рис. 110). Крыши обычно устраивались над крепостными оградами, так как они не только предохраняли деревянные стены от порчи их атмосферными осадками, но служили также для обороняющихся защитой от навесной стрельбы нападающих. Наконец, на скатах крыш, обращенных в сторону поля, укреплялись иногда бревна, которые скатывались вниз на врагов, подступивших вплотную к стенам. Конструкция таких крыш видна на рисунках 96,105 и 106.

Мы уже несколько раз упоминали о бойницах, через которые производился обстрел осаждающих; они назывались также «городовыми, боевыми и стрельными окнами» и способ их устройства находился в зависимости от того, для какого рода стрельбы они предназначались. Так, для пищалей (ружей) прорубались в двух смежных венцах небольшие отверстия прямоугольной формы, ширина которых колебалась между половиной и полутора футами, а высота – от полуфута до фута, причем притолки боевых отверстий срубались отвесно, верх – горизонтально, а низ скашивался наружу - с целью приблизить площадь обстрела возможно ближе к подошве стены (рис. 111). Одна от другой ружейные бойницы размещались на расстоянии 5-и и 7-и футов. Боевые отверстия для пушек устраивались как волоковые окна (рис. 112) и, вследствие малого калибра пушек, имели размеры около 2,5 х 2 фута. Последнего типа бойницы устраивались, вероятно, только в башнях, так как мы не имеем никаких данных для предположения, что пушки устанавливались когда-либо на деревянных стенах, толщина которых была относительно невелика и, следовательно, либо откат пушки после выстрела, мешая свободному перемещению по стене живой обороны, производил бы среди нее нежелательную сумятицу, либо приходилось бы устраивать особые приспособления для упомянутого отката орудий; но ни в памятниках письменности, ни в уцелевших до настоящего времени деревянных крепостных стенах нет никаких намеков на устройство таких приспособлений.

Рис. 110. Стены г. Якутска. По Н. Султанову. Древнерусские деревянные фортификационные сооружения. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 111. Древнерусские деревянные фортификационные сооружения. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 112. Древнерусские деревянные фортификационные сооружения. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 113. По плану Тихвинского монастыря. Древнерусские деревянные фортификационные сооружения. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Нам еще нужно решить вопрос, каким образом защитники укреплений поднимались на верх стен. Как увидим впоследствии, пол одного из ярусов башен почти всегда находился на уровне верха стен и в башнях всегда имелись здесь боковые двери, через которые защитники могли попадать на стены, поднявшись по лестницам башен. Однако, трудно предположить, чтобы защитники стен могли подниматься на них таким путем во время боя, так как при этом неминуемо должна была происходить толкотня и, следовательно, бесцельная трата времени, драгоценного во время боя и в особенности в момент приступа. Поэтому следует предположить, что для быстрого и массового подъема на стены их защитников устраивались в нескольких пунктах особые открытые лестницы, расположенные, конечно, со внутренней стороны укреплений и, вероятно, не менее одной для каждого прясла стены. В этом нас убеждает изображение такой лестницы на плане Тихвинского монастыря (рис. 113); правда, лестница эта была, если судить по этому плану, единственной во всем кольце стен; но в действительности лестниц, надо полагать, было несколько, так как одна, конечно, не могла бы удовлетворить условия быстрого подъема на стену большого числа ратников. Что же касается упомянутых выше боковых дверей башен, то они преимущественно предназначались для сообщения между двумя пряслами стены, разделенными башней, то есть для кругового непрерывного прохода по стенам.

Теперь перейдем к рассмотрению типов башен.

Применение их в «городовом деле» началось очень рано, так как упоминания о «вежах»* в смысле башен, встречаются в летописях о событиях XII в.: «Вежа же среде города (Холма) высока яко же бити с нее окрест града, подздана каменьем в высоту 15 лакот, создана же сама древом тесаным и убелена яко сыр светящися на вси стороны...» (1159 г.). Судя по летописям, в глубокой древности башни ставились у нас внутри укрепленных пунктов и делались очень высокими, во-первых, с целью наблюдения за вражескими ратями, а во-вторых, как это видно из приведенной выписки, с целью получить значительную площадь обстрела.

* Первоначально словом «вежа» называлась палатка кочевников; впоследствии же, по сходству остроконечных крыш башен с палатками такой же формы, сами башни стали также именоваться «вежами». Башни назывались также «столпами» и позднее (в XIV веке) – «кострами».

Впоследствии башни стали устраивать в линии ограждений, размещая их различным образом и придавая им в плане форму то квадратов, то многоугольников, а именно: шести и восьмиугольников. Квадратные в плане башни, в зависимости от того, были ли они угловые или стояли на прямой линии стен, смотрели в поле двумя или одной своей стороной, причем из-за стены они выступали на 1–1,5 сажени; это делалось для того, чтобы из башен было возможно стрелять в стороны, то есть вдоль линии стены, для поражения врагов, подошедших к ней вплотную. Шестигранные башни смотрели в поле тремя или четырьмя сторонами, а восьмигранные – тремя или пятью (рис. 115). Образцов деревянных многогранных башен, насколько нам известно, до нашего времени в натуре не дошло, но что они применялись довольно часто, можно заключить из того, что изображения их встречаются в памятниках письменности и картографии; так, на изображении Тихвинского монастыря (рис. 113) видно, что некоторые из башен его ограды были шестигранные, а на старинном изображении укреплений Колы видим восьмигранные башни (рис. 114). Остатки одной громадной восьмиугольной в плане башни, принадлежавшей когда-то кемскому «городу», сфотографировал проф. В.В. Суслов (рис. 116). Сруб башни с внешней стороны укрепления был сделан двойным, что ясно видно на фотографии; с внутренней стороны укрепления в башне уцелел воротный пролет, а на верху ее два горизонтальных бревна, свешивавшихся из-за сруба на пропускных балках – остатки облама (* об обламах башен смотри ниже); на фотографии также ясно видно, где к башне примыкала рубленая стена ограды с обламом и крышей, следовательно кемское укрепление было, вероятно, «городом», а не «острогом», так как его стены и башни были слишком солидно сделаны для «острога», число башен которого ограничивалось всегда четырьмя и стены делались тыновыми.

Что касается прямоугольных в плане башен, то образцы их, хотя и весьма немногочисленные, уцелели до нашего времени; так, например, сохранились башни Якутского острога, дающие ясное представление о сооружениях подобного рода, которое дополняется еще многочисленными древними изображениями деревянных укрепленных пунктов и не менее многочисленными их описаниями.

Пользуясь этими данными, является возможным установить существование нескольких типов прямоугольных в плане башен. Наименее сложными из них были двухъярусные башни, то есть такие, которые имели подошвенный ряд бойниц и один ярус верхнего боя. Казалось бы, что пол верхнего яруса этих башен должен был быть на одном уровне с верхом стен; в действительности же в большинстве случаев пол был на значительно большей высоте, так что попасть на него можно было лишь по особым лестницам, которые устраивались или внутри башен (рис. 118), или же снаружи их, в виде крылец, выходивших, конечно, внутрь укрепленного пункта. Объясняется это тем, что двухъярусные башни рубили обыкновенно при низких городовых стенах или при тыновых оградах, часто совсем не имевших верхнего боя, обстрел с которых не захватывал значительной площади противолежащего поля; а между тем, ее необходимо было иметь, и для этой-то цели верхний ярус башен устраивали выше верха стен, предпочитая остаться без кругового хода по верху ограждений, нежели не иметь в некоторых их местах относительно высоких точек. Верх таких башен оставлялся иногда открытым (рис. 117 и 118), но в большинстве случаев над ним устраивались крыши колпаком, причем, их часто делали не стропильчатыми, а рубленными из бревен, венцами, как, например, у двух башен в селении Братском, сохранившихся по настоящее время (рис. 119 и 120).

Многоярусные башни, имея то же назначение, что и двухъярусные, служили также для наблюдения за действиями неприятеля, поэтому относительная их высота была велика и, кроме того, для последней цели наверху их имелись обыкновенно особые дозорные вышки («смотрельни»). Пол второго яруса таких башен находился, по большей части, на уровне пола облама стен, как, например, в Якутском остроге (рис. 121и121а); пол третьего яруса – на уровне пола облама самой башни (рис. 122) и, наконец, последним ярусом являлась дозорная вышка, которая обыкновенно делалась не рубленной венцами, как остальные части башен, а стойчатой, обшитой или не обшитой тесом (рис. 122 и 123). Вокруг вышки устраивался часто балкон, который собственно и служил наблюдательным пунктом, а сама вышка играла роль современной будки часового. На конструкции многоярусных башен останавливаться не будем – она ясно видна на прилагаемых рисунках башен города Красноярска (рис. 122 и 124).

Особый тип составляли «проезжие» башни, через которые производилось сообщение «города» с полем, так как не в башнях (непосредственно в стенах) ворота никогда не устраивались; это объясняется тем, что ворота, являясь наиболее слабым местом ограды, требовали особо усиленной обороны и сосредоточенного огня, чего гораздо легче, нежели в стенах, можно было добиться в башнях. Наружные и внутренние воротные полотнища устраивались или в противолежащих одна другой стенах башни, и тогда проезд получался прямой (рис. 124), или же наружные полотнища навешивались на боковой стене, и тогда проезд получался под прямым углом (рис. 118). Последний способ размещения применялся в тех случаях, когда хотели несколько скрыть передние ворота или тогда, когда этого требовало само положение башни.

Для непосредственной обороны воротных полотнищ, в особенности наружных, также приходилось прибегать к особым мерам, сводившимся, в сущности, к тому, чтобы было наиболее удобно поражать врагов, подступивших к воротам вплотную и уже ломающих их. На Западе для этой цели применяли, при каменных оградах, так называемые «мушараби», то есть глухие, значительно выступающие над воротами балконы, через сквозные полы которых можно было очень успешно поражать вламывающихся в укрепление неприятелей. Аналогичные выступы-балконы сохранились и на некоторых наших деревянных проезжих башнях. Так как балконы имели значительный вынос, то для их прочной поддержки пропускали через две противоположные стены башни длинные бревна-кронштейны (рис. 125), на которых устанавливали брусчатый каркас балкона, сплошь забиравшийся тесом и покрывавшийся крышей. Такой конструктивный прием был применен при устройстве балконов в проезжих башнях города Якутска (рис. 126 и 127), а также в башнях города Илимска. Одна из них – Спасская, имела выступ, обращенный в сторону поля (рис. 128), другая же – Никольская, имела выступ, обращенный внутрь крепости (рис. 129), так как он одновременно служил как мушараби и как верхняя площадка лестницы; наконец, в проезжей башне Якутского острога выступы были устроены с двух ее сторон – наружной и внутренней так, что имелась возможность поражать не только врагов, подступивших к наружным воротам, но и уже разбивших внутренние и врывающихся в крепость.

Изображенные у обеих Илимских башен подкосы имеют, конечно, позднейшее происхождение; они относятся к тому времени, когда Илимский острог потерял всякое значение как укрепленный пункт, так как, если бы эти подкосы существовали вначале и служили бы существенной поддержкой для балконов, когда они еще не загнили, то такая конструкция, с военной точки зрения, не могла выдержать критики, потому что враг легко мог, подрубив подкосы, обрушить весь балкон. Подобно стенам, башни, в целях защиты их подошвы, устраивались иногда с обламами; из рассмотренных нами примеров обламы имеются у некоторых башен городов Красноярска и Коротояка (рис. 117,118 и 122), у всех башен Якутского острога (рис. 121 а), у некоторых башен Илимского острога (рис. 128) и у всех башен Братского острога (рис. 119). Однако, нередко башни рубились и без обламов, но, по-видимому, отсутствие облама допускалось, обычно, лишь для проезжих башен, и притом только тогда, когда они имели надвратные выступы; так, например, обламов нет у Никольской башни Илимского острога (рис. 129), у проезжей башни города Красноярска (рис. 124) и у Спасской башни, уцелевшей до 1900 г. (* башня сгорела в 1899 году), в селе Торговище (Пермской губернии Красноуфимского уезда) от существовавшего там когда-то острога (рис. 130). Вероятно, как исключение, и непроезжие башни устраивались без обламов; так, судя по чертежу Ф. Ласковского, одна из угловых башен Илимского острога не имела облама (рис. 131).

На этом мы закончим рассмотрение наших древних фортификационных сооружений из дерева. Заметим еще только, что, если на взгляд человека, хотя бы поверхностно знакомого с фортификационными сооружениями и артиллерией нынешнего времени, деревянные крепости наших предков кажутся оплотами совершенно ненадежными, чуть ли не наивными, то в свое время подобные деревянные города и остроги не только казались, но и в действительности были грозными твердынями, в которых русские рати успешно отсиживались иногда в течение долгого времени не только от полудиких племен Сибири, но и от европейских армий. Так, например, известно, что великолепные по тому времени шведские войска, осадившие в начале XVII в. Тихвинский монастырь, не могли овладеть его деревянными стенами и башнями, несмотря на то, что сделали все от них зависящее, чтобы сломить эту твердыню.

Михаил Красовский

Источник: https://wood.totalarch.com/node/5

Деревянное зодчество

Древнерусские деревянные фортификационные сооружения

Ворота, калитки и ограды монастырей и погостов

В предыдущей главе мы отметили, что большая часть наших древних монастырей представляла собой важные стратегические пункты, вследствие чего их стены и башни устраивались, в большинстве случаев, так же, как и у специальных «городов» и «острогов». Некоторые же монастыри и скиты, а также погосты, то есть церкви с окружающими их кладбищами, никогда не имели стратегического значения, но тем не менее их приходилось обносить крепкими оградами, так как в былое время на Руси жилось неспокойно, надо было беречься не только нападений иноземцев, но и своих «лихих людей», которых было немало, и которые вечно угрожали спокойному течению жизни. Всем приходилось огораживаться прочными заборами, а в особенности, монастырям, скитам и погостам, часто стоявшим на значительном расстоянии от населенных пунктов. Конечно, по мере увеличения общественной безопасности, такие ограды постепенно теряли свое стратегическое значение и превращались из грозных оплотов против всяких недругов в простые ограды, отделявшие замкнутый мир иноков или отшельников от волнений жизни мирян, или же разграничивавшие владения живых от владений мертвых – от погостов.

Поэтому среди монастырских оград встречались такие, которые, не будучи в действительности оборонительными сооружениями, по внешнему виду были очень на них похожи; в особенности, их башни. До нашего времени таких деревянных оград дошло очень мало, но примером того, насколько их строили прочно и в то же время художественно, может служить ограда Николо-Корельского монастыря под Архангельском, построенная в конце XVII столетия. В 1880 году стены этой ограды пришли в такую ветхость, что их заменили новыми; башни же были только обшиты тесом, вследствие чего они, конечно, в значительной мере утеряли свою живописность. Тем не менее, это не мешает заметить, с одной стороны, тесное сродство главной башни монастыря с башнями древних крепостей, а с другой стороны, некоторые такие детали, которые говорят о том, что она никогда не предназначалась для оборонительных целей, а была лишь «святыми воротами» (* то есть главными) монастыря. В самом деле, первое, считая снизу, уширение восьмерика рассматриваемой башни, являющееся бесспорным подражанием обламам боевых башен, никогда в действительности таковым не было, так как устраивать облам над выступами нижележащего четверика, с военной точки зрения, не имело никакого смысла, потому что все, бросаемое или выливаемое из облама в этих местах, не причиняло бы ни малейшего вреда неприятелям, так как попадало бы не в них, а на выступы четверика. Вообще различие в планах первого и второго ярусов у башни стратегического назначения нельзя считать удачным, так как выступы нижнего яруса могли бы являться удобными точками для штурмующих башню врагов; вероятно, в силу этого почти все рассмотренные нами крепостные башни имели одну и ту же форму плана от их низа до самого облама. Для башни же мирного назначения такое различие формы планов ее этажей весьма желательно, так как придает ей большую живописность.

Рис. 133. Рис. 133. По Д. В. Милееву. Ворота, калитки и ограды монастырей и погостов. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 134. Ворота, калитки и ограды монастырей и погостов. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Небезынтересна и конструкция главной башни Николо-Корельского монастыря; ее квадратный в плане сруб значительно выступает вперед как внутри ограды, так и снаружи ее и разделен двумя внутренними стенами на три части, из которых средняя покрыта цилиндрическим сводом из бревен и служит воротным проездом (рис. 133 и 134), а два боковых предназначаются, вероятно, для кладовых. Основу шатра составляют восемь стропильных ног, схваченных вверху восьмиугольной обвязкой, в которую врублены стойки восьмерика, в свою очередь схваченные вверху обвязкой, служащей основанием для стропил венчающего шатрика. Сквозь весь верх башни проходит мачта, низ которой зажат между двумя балками, а верх служит основанием для креста.

Что касается угловых башен того же монастыря, то они кажутся придавленными – вследствие малой высоты их четырехгранных шатров и слишком пологих полиц.

По-видимому, не менее серьезную и красивую ограду имел Данилов скит, основанный в начале XVII в. на дальнем севере (на реке Выге) и представлявший собой значительный культурный центр. В 1855 г. скит этот, как старообрядческий, был упразднен; многие его моленные и часовни были уничтожены, и в настоящее время от бывшего его великолепия осталось лишь несколько срубов ограды, да ворота, имевшие, по-видимому, второстепенное значение, то есть не «святые ворота» (рис. 135). Особенно оригинально в этих воротах расположение венчающей их бочки, повернутой ее днищами по линии стен, а не по линии проезда, как это делалось обычно. Что касается самих стен этой ограды, то они были срублены так же, как изображенные на рисунке 136, то есть состояли из наружной прямой стены, в которой были прорублены небольшие дверцы. Эти дверцы вели в маленькие, прямоугольные в плане, срубы, которые имели двоякое назначение: служили контрфорсами для прямой стены, а в праздничные или в базарные дни играли роль ларьков для нанимавших их приезжих купцов. Вся ограда была покрыта в ширину срубов общей двухскатной крышей из теса. Аналогично устроены стены и у Николо-Корельского монастыря (рис. 133).

Рис. 135. Ворота Данилова скита. Фото В. Плотникова. Ворота, калитки и ограды монастырей и погостов. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 136. Ворота, калитки и ограды монастырей и погостов. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Нельзя не заметить близкого сходства описанной ограды с крепостными стенами, рубленными тарасами.

Подобный же характер имеет ограда Спасского погоста Пудожского уезда, Олонецкой губернии (рис. 137), отличающаяся от только что рассмотренной, главным образом, тем, что отверстия в ларьки устроены не изнутри ограды, а снаружи ее, и также тем, что наружная стена в промежутках между ларьками не сплошная: непрерывно идут лишь несколько бревен вверху стены и внизу ее, а остающиеся длинные прямоугольники забраны вертикальными брусками, повернутыми по диагонали.

Несколько иной характер имеет ограда Лядинского погоста Каргопольского уезда, Олонецкой губернии (рис. 138), у которой срубы расставлены сравнительно далеко друг от друга и настолько малы в плане, что устроить в них ларьки было невозможно; поэтому они глухие, и некоторые из них немного превышают крышу ограды, образуя как бы миниатюрные башенки, покрытые куполками и увенчанные высокими шпилями (тычками). Промежутки между срубами внизу ограды сплошные (на высоту 6 и 7 венцов), посередине забраны брусками (на высоту трех венцов), а вверху ограды, под самой ее крышей, опять идут два сплошных венца.

Почти так же устроена ограда, изображенная на рисунке 139; она отличается от предыдущей лишь тем, что срубы ее имеют в плане не квадратную, а пятигранную форму, отчего на них получается более богатая игра света и теней, а также тем, что под вертикальными брусками пропущено только по три горизонтальных бревна.

Очень интересна церковная ограда в селе Ошевенском Каргопольского уезда, Олонецкой губернии; ее сплошные рубленые стены и стройные угловые башенки производят издали впечатление «города», и только вблизи, по крестам на шатрах башенок да по ставням ларьков, которые повешены снаружи ограды, можно догадаться, что последняя никогда не имела стратегического назначения (рис. 140).

Весьма просто сконструирована ограда Введенской церкви Осиновского прихода Шенкурского уезда, Архангельской губернии.; ее стены образованы восемью рядами бревен, схваченных бревенчатыми же контрфорсами, профиль которых присповорот были очень разнообразны – начиная от таких сложных, как у Николы-Корельского монастыря (рис. 132), и кончая самыми примитивными, вроде ворот монастырского кладбища близ села Данилова (рис. 142).

С воротами Данилова скита мы уже знакомы (рис. 135).

Несколько более художественным приемом, нежели ворота на кладбище села Данилова, отличаются ворота, изображенные на рисунке 143; они состоят из двух крестообразных в плане срубов, покрытых крутой двухскатной крышей, фронтоны которой украшены резьбой. В центре конька крыши таких ворот ставилась обыкновенно главка, покрытая лемехом, а между срубами устраивалась под самой крышей полка, на которую ставились иконы, чтобы каждый входящий в ограду мог бы на них помолиться и этим подготовить себя к благоговейному входу в самый храм. В таком же роде скомпонованы ворота ограды Введенской церкви Осиновского прихода; они отличаются от предыдущих, главным образом, тем, что конек их крыши направлен параллельно линии проезда, а не линии ограды (рис. 141).

По-видимому, очень распространенным типом ворот был тот, который применен в уже знакомом нам Спасском погосте (рис. 137 и 139). Ворота этого типа состояли из двух срубов, противолежащие стенки которых рубились выше нижней линии крыши ограды со значительным, но постепенным напуском (повалами) в наружную сторону ограды. Оба конца двух верхних повальных бревен схватывались поперечинами и в образованную таким образом раму врубались концы стропильных ног плоской четырехскатной крыши, поверх которой ставилась дополнительная крыша – в виде четырехгранного шатра, увенчанного крестом.

Очень часто в срубах таких ворот устраивались калитки (рис. 136), и тогда они получали еще более затейливый вид; иногда же калитка ютилась рядом с полотнищами ворот, находясь также между срубами (рис. 137).

При оградах большого протяжения калиток у ворот было недостаточно, поэтому в таких случаях устраивали отдельные калитки, образцом которых может служить калитка в ограде Лядинского погоста, спокойные, даже суровые формы которой как бы подчеркивают богатство форм высящегося за оградой храма (рис. 144). Что касается полотнищ ворот и калиток, то их делали глухими, тесовыми (рис. 144), или с глухим низом и решетчатым верхом, или же решетчатыми от верха до низа, как, например, в ограде Покровской церкви на погосте Замошия (рис. 145).

Рис. 144. Калитка Лядинского погоста. По А. Бобринскому. Ворота, калитки и ограды монастырей и погостов. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 145. Ворота погоста Замошия. По А. Бобринскому. Ворота, калитки и ограды монастырей и погостов. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Михаил Красовский

Источник: https://wood.totalarch.com/node/6

Деревянное зодчество

Ворота, калитки и ограды монастырей и погостов

Типы надгробных сооружений и крестов

Говоря об оградах погостов, нельзя не сказать несколько слов о надгробиях и могильных крестах, толпящихся за этими оградами. Конечно, самые древние из дошедших до нас деревянных надгробий не могут быть старше конца XVII, начала XVIII столетия, но в этой области, более чем где-либо, должна сказаться приверженность русских людей придерживаться стародавних традиций и, следовательно, ставить над могилами своих отцов такие же надгробия, какие ставили прадеды над могилами своих отцов.

Древний стиль надгробий сохранил свою чистоту дольше всего на севере, где в Архангельской и Олонецкой губерниях старообрядцы и до сих пор во многом придерживаются древних обычаев и часто ставят на своих погостах надгробия по старинным образцам.

Хотя такие надгробия бесконечно разнообразны по деталям, но по основным чертам композиции они могут быть разделены на три главные группы, а именно: на «гробницы», на «срубцы» и на «намогильнички», или «намогильные столбики». Первые представляли собой, в сущности, часовни, то есть небольшие, квадратные или прямоугольные в плане срубы, покрытые двухскатными крышами, тесовые коньки которых увенчивались иногда луковичными главками и крестами (рис. 146), а фронтоны украшались порезками. Стены рубились из бревен или брусьев с углами в «лапу», или с «остатком» (рис. 147), причем стены, параллельные коньку крыши, делались иногда внизу с откосами, как, например, у одной гробницы на погосте села Тихвин-Бора Оленецкой губернии (рис. 148). В гробнице всегда устраивалась дверь, а иногда небольшие оконца; внутри по стенам размещались полки для икон и крестов и лавка, на которой можно было присесть, чтобы, не утомляясь, подольше побыть в гостях у дорогого покойника. Идея сооружения такого типа надгробий вытекала, вероятно, с одной стороны, из желания оградить могильные холмики от осквернения их животными, случайно попадавшими в ограды погостов, а также от зарастания их травой и кустами, или от размывания их дождевой водой; с другой стороны, идея этих надгробий могла зародиться еще в глубокой древности, на почве языческих верований в необходимость пристанища для души покойника, в которое его родственники приносили пищу и питье.

Очевидным отголоском этих верований является обычай, сохранившийся у нас во многих местах до настоящего времени, и заключающийся в том, что родственники, приходящие на Красную Горку к могилам, приносят с собой пасхальные яйца, которыми христосуются с покойниками и которые оставляют на могилах; в некоторых местностях приносят не только яйца, но также кусочки куличей и пасох.

Аналогичными гробницами по идее и по форме являлись «срубцы», так как они отличались от первых одними только размерами, являясь как бы плотно пригнанным футляром для могильного холмика (рис. 149). В самом деле, это были прямоугольные ящики, сколоченные из теса или срубленные из брусьев, над двухскатной крышкой которых ставились кресты (рис. 150). Иногда кресты ставили за срубцем – в головах могилы, а в противоположном фронтончике прорезали небольшое квадратное отверстие, очевидно, имевшее лишь символическое значение, связанное с упомянутыми выше верованиями, так как никакого практического смысла оно, конечно, иметь не могло (рис. 151).

Наконец, «намогильнички» представляли собой иногда очень богато украшенные стойки, к верху которых прикреплялись доски с вырезанными на них крестами, окруженными священными текстами, датами и именами усопших (рис. 147 и 148). Для предохранения этих досок от дождя и снега поверх них устраивались двухскатные тесовые крышки, украшенные иногда резными подзорами, спускавшимися часто до земли, как, например, у одного намогильного столбика 1866 года, находящегося на старообрядческом кладбище села Данилова (рис. 152). Несколько иную композицию верха имеют некоторые намогильнички другого старообрядческого кладбища с. Лумбуша Олонецкой губернии; у них над стойками помещены двухсторонние, нередко большого размера, киоты, прикрытые двухскатными крышками более пологими, нежели у предыдущего типа (рис. 153).

Михаил Красовский

Источник: https://wood.totalarch.com/node/7

Деревянное зодчество

Придорожные кресты и часовни

Весьма близкое сходство с только что рассмотренными надгробиями имеют те часовенки и кресты, которыми русские люди любили в старину отмечать различные пункты, имевшие для них особое значение, а именно: места нахождения явленных икон, сгоревших или упраздненных церквей, сражений, там, где кто-нибудь был убит молнией или умер от другого рода смерти, но тоже внезапно, без покаяния; их ставили также у околиц, у въездов на мосты, на перекрестках дорог и, наконец, в деревнях, то есть всюду, где считали почему-либо нужным осенить себя крестным знамением.

Как на образец наиболее примитивной композиции такого рода можно указать на придорожный крест-часовню в Тотемском уезде Вологодской губернии (рис. 154), состоящий из гладкого толстого столба и двухскатной крышки, прикрывающей икону и увенчанной восьмиконечным крестом.

В таком же роде, но гораздо изящнее, скомпонован столбик-часовенка в Холмогорском уезде Архангельской губернии (рис. 155); его верх изображает собой церковку с восьмиcкатной крышей, четырьмя башенками по углам и с пятью главами, завершенными крестиками. К четырем ее фронтонам прилажены бруски, поддерживающие двухскатную крышу, украшенную резными подзорами и полотенцами и служащую защитой для четырех икон, которые написаны на стенах церковки и окаймлены рамками. Вблизи деревни Ерыгиной над гладким, покрытым крышкой столбиком возвышается довольно сложное сооружение, которое защищает его от непогоды; оно состоит из двух врытых в землю столбов, поддерживающих две соединенные точеными балясинами рамы с опирающейся на них четырехскатной крышей, увенчанной крестом на высокой тычке (рис. 156). Конечно, эта часовня не может быть древней; для этого конструкция ее слишком непрочна, но тип ее, вероятно, древний, если только в ней не целиком повторены стародавние формы, как это достоверно известно относительно некоторых других аналогичных памятников, какими, например, являются уже знакомые нам придорожные часовни с большими крестами (рис. 61 и 62).

Рис. 154. Крест-часовня. По Л. Бобринскому. Придорожные кресты и часовни. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 155. Часовня. По А. Бобринскому. Придорожные кресты и часовни. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 156. Крест-часовня. По А. Бобринскому. Придорожные кресты и часовни. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рассмотрим их теперь несколько подробнее. На древнем плане Тихвинского монастыря изображено три типа таких часовен; первый из них имеет квадратный в плане сруб, четыре столба и двухскатную крышу (рис. 60); второй при такой же форме плана покрыт четырехгранным шатром и, наконец, третий имеет восьмигранный низ, над которым возвышаются восемь столбиков, поддерживающих восьмискатный шатер с широкой полицей. Композицию последнего типа совершенно точно повторяют часовни села Данилова, построенные в XVIII веке (рис. 61 и 62). В самом деле, первая из них представляет собой низкий, восьмигранный в плане, сруб из брусьев с углами, вязанными в лапу; над углами сруба утверждены квадратного сечения стойки, пространства между которыми заполнены внизу сплошными тесовыми ограждениями, окаймленными профилеванными рамками. Над одной гранью сруба ограждения нет – это проход ко кресту, и в этом месте, очевидно, существовали когда-то перед срубом ступени, подобно тому, как это изображено у часовни на плане Тихвинского монастыря. Посреди сруба высится длинный стояк, низ которого зарыт в землю, середина, обделанная тесом в виде квадратного в плане столба, служит опорой для креста, а в вершину врублены верхние концы стропильных ног шатра и восьмиконечный крест. Тесовая кровля шатра имеет внизу широкую полицу, торцы досок которой украшены вырезками. Под полицей и под рамой, соединяющей верхи угловых стоек, находятся резные подзоры простого, но очень красивого рисунка. Между вершиной шатра и крестом помещена маленькая, луковичной формы главка на тонкой шейке; как главка, так и шейка покрыты лемехом. Вся часовенка сделана, видимо, с большой любовью и с тонким пониманием как общих пропорций, так и деталей.

Рис. 60. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 61. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 62. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Совершенно аналогична, но далеко не так изящна по силуэту и деталям вторая часовня (рис. 62); сруб у нее низкий, шатер грузноват, главка мала, полица излишне крута, рисунок подзоров мелковат, а решетка ограждения между низами стоек неприятно напоминает решетки безвкусных беседок дешевых пригородных дач. Все эти неудачные детали заставляют предполагать, что последняя часовня – более позднего происхождения, нежели первая.

Вообще следует отметить, что все, подобные только что рассмотренным, сооружения из дерева строились в старину с гораздо большим художественным вкусом и заботой о долговечности, нежели это делается в настоящее время. Примером такого поверхностного отношения может служить крест на месте Успенской церкви Шенкурского уезда, Архангельской губернии, построенной в 1675 году и перенесенной в 1893 году на другое место (рис. 157). В общих чертах крест этот сохранил древние формы, но о его долговечности строители не подумали, так как не поставили его в часовне и не сделали даже над ним двухскатной крыши, как это делалось прежде.

Выше мы отметили, что кресты и часовенки ставились не где попало, а на тех местах, которые почему-либо были отмечены народной памятью; такие места приходились иногда на луг («пожни»), затопляемые, в большинстве случаев, вешней водой, что заставляло высоко поднимать над землей полы устраивавшихся там часовенок. Для этой цели такие «поженные» часовенки устраивались на особых срубах, придававших им своеобразный и иногда очень живописный вид. Одна из таких часовенок (рис. 158) существовала в 1875 году в деревне Житнухине Вельского уезда, Вологодской губернии часовенка; венцы ее нижнего сруба не составляли сплошных стенок, а были лишь немного врублены один в другой, чтобы вода, проходя свободно сквозь щели, не могла снести часовенку. По словам Ф.Н. Берга*, была построена в 1727 году, и в 1875 г. в ее окне еще существовала сделанная из белого железа оконница (переплет), в которую на твердой замазке были вставлены кусочки слюды, прихваченные, кроме того, оловянными бляшками.

* «Нечто о древности типа деревянных построек и резьбы в Важском крае». (Памятники древней письменности и искусства. 1882 год).

Подобного типа старинная часовенка стоит на месте старого кереметища* около деревни Одошнур Тоншаевской волости, Костромской губернии. Размеры ее гораздо меньше, чем у предыдущей: это, в сущности, небольшой квадратный ящик, высотой около двух аршин, поставленный не на срубе, а просто на столбе и покрытый четырехскатной крышкой с возвышающейся над ней луковичной главкой и крестом (рис. 159). В данном случае часовенка не «поженная», она утверждена на столбе, во-первых, в силу ее малых размеров, а, во-вторых, вероятно, и с той целью, чтобы уберечь от собак и кошек те приношения, которые черемисы по старой памяти продолжают в нее складывать.

* Кереметище – место, где стоят идолы черемисов и чувашей, которым они приносят в жертву коров и лошадей.

На этом закончим наш обзор крестов и часовенок и перейдем теперь к рассмотрению отдельно стоящих колоколен, сделав предварительно краткий очерк истории самих колоколов.

Михаил Красовский

Источник: https://wood.totalarch.com/node/8

Деревянное зодчество

Примитивные приспособления для подвешивания колоколов

Небольшие и немногочисленные колокола, первоначально находившиеся в распоряжении церквей, конечно, не требовали для их подвешивания каких-либо сложных приспособлений; обыкновенно для этой цели служили простые козла, форма которых находилась в зависимости от местных условий. Так, самым простым приспособлением являлось соединение двух брусьев или бревен в виде буквы глаголя, причем свободный конец одного из них закапывали в землю, а другой или клали на подоконник, или закладывали в нарочно выбранное в стене гнездо. Такого типа козла при одной из церквей Московского Китай-города изображены на рисунке Адама Олеария (рис. 162); из его же сочинения заимствован рис. 163, изображающий другую форму деревянных козел, состоявших из двух вертикальных брусьев, укрепленных в подставках раскосами и соединенных вверху горизонтальным брусом; к последнему подвешивались колокола. Этот тип, вероятно, применялся лишь в тех случаях, когда козла по каким-либо соображениям должны были быть переносными*.

* Олеарий нарисовал эти козла несоразмерно большими.

Обычно же нижние концы вертикальных брусьев, конечно, просто зарывали в землю.

На одной из икон, находящихся в часовне «Владычный Крест» во Пскове, изображен третий вид деревянных козел-звониц; он состоял из двух легких крестовин, должно быть, соединенных вверху рамой, с легкой досчатой крышей, и особенно интересен тем, что предназначался, как видно из рисунка 164 А, для установки на стенах церковной ограды или на крыше церкви. Из соединения этого типа с предыдущим образовалась настенная звонница в точном смысле слова, хотя все еще деревянная, но по форме своей почти тождественная с первыми каменными звонницами; она представляла собой два вертикальных столба, установленных на краю кровли и соединенных горизонтальным брусом, поверх которого устраивалась двухскатная крыша (рис. 165 А). Две таких звонницы, соединенные в одно целое, образовали двухпролетную о двух фронтонах звонницу, то есть именно тот тип, который наиболее был распространен в формах каменных (рис. 165 В).

Автор миниатюр древней рукописи, репродукцию с одной из которых представляет рисунок 165 В, очевидно, изобразил каменные столбы с деревянным перекрытием; но вполне естественным переходом от описанных выше деревянных козел к рассматриваемой форме являются деревянные столбы с деревянным же перекрытием; что такие звонницы существовали в действительности, можно заключить из рисунка 164 Б, на котором как формы капителей столбов, так и нижняя забирка (балюстрада) между последними, напоминают, скорее, формы деревянные, тогда как капители столбов на рисунке 165 А и В, бесспорно, должны быть отнесены к формам каменным.

В альбоме Мейрберга, на изображениях местечка Дубровны и Великого Новгорода, видны деревянные звонницы (рис. 166); разобраться в их конструкции, вследствие неясности рисунка, довольно трудно; однако, можно предположить, что это были поставленные в ряд столбы (в первом случае 3, а во втором 5), связанные вверху горизонтальным брусом, на котором висели колокола. На верхние торцы вертикальных столбов был насажен второй горизонтальный брус, подпертый подкосами и служивший основой для двухскатной крыши (рис. 167). Эти сооружения являются прототипом многопролетных, отдельно стоящих каменных звонниц, часто встречающихся во Пскове. Возможно также, что звонница в Дубровне состояла из четырех столбов, образовавших в плане узкий прямоугольник, так как в таком случае вся звонница была бы гораздо устойчивее; однако, четвертого столба на рисунке не видно, что, впрочем, может быть объяснено спешностью наброска, сделанного художником. Если это так, то весьма близким к ней по характеру представляется сооружение для колоколов, стоявшее у церкви Воскресения в Усть-Паденге (рис. 168), построенной в 1675 году*.

* В 1893 году церковь эта перенесена на новое место и переименована в Успенскую-Кладбищенскую.

Рис. 166. Примитивные приспособления для подвешивания колоколов. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 167. Примитивные приспособления для подвешивания колоколов. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 168. Церковь и звонница в Устъ-Паденге. Фото И. Билибина. Примитивные приспособления для подвешивания колоколов. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Оно представляло собой четыре размещенных по квадрату и врытых в землю столба, приблизительно на середине высоты которых находился помост для звонаря; для устойчивости столбы были связаны внизу тремя рамами, а вверху - одной, к которой были подвешены колокола и которая служила мауэрлатом для концов стропильных ног четырескатной крыши, увенчанной крестом. На помост надо было взбираться по приставной лестнице.

Такие относительно примитивные сооружения для подвешивания колоколов устраивались в течение очень долгого периода времени – об этом свидетельствуют своими рисунками Олеарий и Мейерберг, путешествовавшие по Московскому государству в XVII веке, а также усть-паденгская звонница. Однако, наравне с подобными козлами и звонницами строились в это время и колокольни, первоначальное время появления которых с точностью установить трудно.

Михаил Красовский

Источник: https://wood.totalarch.com/node/10

Деревянное зодчество

Примитивные приспособления для подвешивания колоколов

Типы северных и центрально-русских колоколен

......Такие относительно примитивные сооружения для подвешивания колоколов устраивались в течение очень долгого периода времени – об этом свидетельствуют своими рисунками Олеарий и Мейерберг, путешествовавшие по Московскому государству в XVII веке, а также усть-паденгская звонница. Однако, наравне с подобными козлами и звонницами строились в это время и колокольни, первоначальное время появления которых с точностью установить трудно. Более или менее широкое распространение колокола получили у нас в XV в.; к этому же времени надо отнести и появление деревянных, квадратных в плане, колоколен, так как упоминания о восьмигранных колокольнях встречаются в летописях в начале XVII века; так, например, в летописи вологодского собора под 1621 годом сказано: «рубить колокольню о восьми стенах», то есть говорится как о типе вполне известном. Отсюда можно вывести заключение, что в начале XVII века наши плотники окончательно освоились с этим типом сооружений, исходной точкой для которого им могли послужить крепостные башни и восьмигранные церкви. Что же касается колоколен с квадратным планом, то они, как сооружения менее сложные, могли, таким образом, возникнуть и ранее, то есть в XV столетии. При этом следует заметить, что колокольни (в полном смысле этого слова, а не звонницы) появились сначала в виде отдельно стоящих сооружений и только во второй половине XVII века делаются первые попытки связать колокольню в одно целое с храмом. Это явление можно объяснить тем, что к тому времени, когда колокола окончательно утвердились в нашем церковном обиходе и размеры их стали значительными, к этому времени успели также вылиться в окончательно сложившуюся форму и типы наших древних деревянных храмов. Не рискуя нарушать установившихся архитектурных традиций, наши плотники вышли из этого затруднения тем путем, что стали трактовать колокольни как самостоятельные сооружения, располагавшиеся или с юго-восточной стороны храма, или с северо-западной.

Следующей ступенью развития сооружений для колоколов после звонницы в Усть-Паденге является весьма интересное сооружение в Кимже Мезенского уезда, Архангельской губернии, построенное в 1763 г. и являющееся образчиком тех колокольниц «о пяти столбах», упоминания о которых часто встречаются в старинных церковных описях (рис. 169). Как и в предыдущем случае, основу колокольницы составляют четыре столба, но здесь они образуют не призму, а усеченную, с квадратным основанием, пирамиду; такая форма, очевидно, придана сооружению для большей его устойчивости. С той же целью центральную ось всего сооружения занимает высокий столб, нижний конец которого зарыт в землю, а верхний служит опорой для креста, луковичной главки на круглой шее и для восьмигранного шатра с широкой полицеи, покоящейся на трех брусчатых венцах, нарубленных на верхние торцы угловых стоек. Между нижним из этих венцов и дополнительной тесовой рамой помещена декоративная решетка из тоненьких брусков, служащая грациозным переходом от глухой массы шатра к сквозной пирамиде самой колокольницы. Вокруг нижнего помоста последней уцелел только поручень ограждения, а у верхнего, находившегося непосредственно под колоколами (теперь колокола перенесены на новую колокольню), сохранились еще тесовые резные балясы. Между первым и вторым помостом видна лестница (стремянка); такая же лестница, очевидно, существовала также между первым помостом и землей. Когда время еще не унесло многих частей кимженской колокольницы, она должна была производить очень художественное впечатление, в особенности, ее крытый лемехом верх, несмотря на то, что восьмигранная форма шатра не совсем архитектурно вяжется с квадратной формой основания колокольницы. Такого же типа колокольницы делались также «о девяти столбах», из которых восемь располагались в вершинах углов и по серединам сторон квадрата, а девятый утверждался в центре плана. Такое количество столбов обуславливало гораздо большую устойчивость сооружения, так как при загнивании одного из столбов колокольница еще не грозила обрушением, тогда как при пяти столбах оно было неизбежно. Примером такой девятистолбной конструкции является колокольница в погосте Ракулах Шенкурского уезда, Архангельской губернии (рис. 170), построенная в конце XVII или в начале XVIII в. Каркас колокольницы выше уровня верхнего помоста закрыт пирамидальным срубом, во-первых, предохраняющим его от загнивания и, во-вторых, придающим сооружению еще большую устойчивость. Верх колокольницы гораздо живописнее, чем в предыдущем памятнике: середину образует стройный восьмигранный шатер, увенчанный изящной луковичной главкой и стройным крестом, а по сторонам его высятся четыре четырехгранных шатрика, отвечающих квадратному плану колокольницы. Под шейками всех главок сделаны полицы - словно кружевные воротники, а под решеткой «звона»* прилажены тесины, вырезанные в виде висячих полуциркульных арочек. В настоящее время ракульская колокольница уже не имеет первоначального вида - в 80-х гг. прошлого столетия ее изуродовали безобразной тесовой обшивкой, причем не пощадили прелестных деталей ее «звона». Описанная колокольница представляет собой как бы соединительное звено между более или менее примитивными сооружениями для подвешивания колоколов и окончательно сложившимися типами сооружений этого рода, которые могут быть уже в полном смысле слова названы колокольнями, или «колокольницами», как их называют у нас на севере, и которые сохранились там в большом числе, хотя и в полуразрушенном виде. В центральных губерниях деревянных колоколен уцелело сравнительно мало, так как там они относительно быстро были вытеснены каменными.

* «Звон» – верхняя часть колокольни, где висят колокола.

Рис. 169. Звонница в Кимже. Фото Ф. Калинина. Типы северных и центрально-русских колоколен. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 170. Колоколъница в Раку лох. По В. Суслову. Типы северных и центрально-русских колоколен. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 171. Колокольня вЦывозере. Фото И. Билибина. Типы северных и центрально-русских колоколен. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Если колокольницы такого типа, как ракульская, являются достаточно устойчивыми сооружениями, то еще более удачной конструкцией с этой точки зрения, следует признать у таких колоколен, у которых наружные восемь столбов каркаса расположены не по контуру квадрата, а по восьмиграннику, девятый же, как и в предыдущих случаях, занимает центр плана. Во всяком случае, восьмигранные колокольни подвергаются значительно меньшей опасности быть опрокинутыми ветром, нежели квадратные в плане, почему, вероятно, большинство северных колоколен имеют именно восьмигранную форму. Образцом наиболее простых по формам колоколен такого типа может служить колокольня в Цывозере Сольвычегодского уезда, Вологодской губернии, построенная в XVII веке и имеющая восьмигранную (призматическую) форму от самого основания до звона (рис. 171). Над резными вершинами восьми столбов ее каркаса нарублен карниз «повалом», прикрытый широкой полицей, поверх которой высятся восьмигранный шатер, шейка, луковичная маковица и крест. Сруб этой колокольни рублен с остатком, как это, по-видимому, обычно практиковалось на севере, тогда как в центральной Руси предпочитали рубить колокольни в лапу, насколько об этом можно судить по громадной колокольне Спаса на Рене Весьегонского уезда, Тверской губернии, построенной приблизительно одновременно с цывозерской колокольней*.

* Переход от шатра ко главке этой колокольни сделан, очевидно, позднее – в XVIII веке.

Другое отличие спасской колокольни от цывозерской заключается в том, что каркас ее образуют не девять столбов, как в последней, а семнадцать (рис. 172); такое количество столбов применялось также и на севере, примером чего служит колокольня на Нижне-Уфтюгском погосте Мезенского уезда, Архангельской губернии, построенная в XVII веке (рис. 173).

Врытые в землю низы столбов каркаса всех рассмотренных нами звонниц и колоколен загнивали, вероятно, довольно часто, что повлекло за собой применение несколько иной конструкции, а именно: в нижнюю треть сруба стали врубать из стены в стену балки («переводы»), на которых уже утверждался каркас колокольни. С течением времени сруб колоколен до той высоты, где в него врубались концы этих балок, стали делать квадратным в плане, а выше их – восьмигранным, что, если не в действительности, то по внешности придавало колокольням еще большую устойчивость. Таким образом сложился самый распространенный на севере тип колоколен (рис. 174), состоявших из нижнего квадратного сруба, над которым возвышался сруб восьмигранный; этот сруб составлял как бы одежду каркаса колокольни, образованного восемью или шестнадцатью столбами, вертикальными или слегка наклоненными к оси, представлявшей собой длинное бревно, проходившее сквозь всю колокольню и заканчивавшееся вверху крестом. На вершины столбов, поднимавшихся аршина на 2–3 выше сруба, нарубался венчатый карниз, сделанный «повалом» или «с пропусками»; не закрытые срубом верхи столбов обделывались иногда в виде колонок, между которыми вверху звона вставлялись особые доски, вырезанные в виде арочек; доски эти служили, с одной стороны, как украшение, а с другой - предупреждали расшатывание столбов колокольни. Лестница к звону устраивалась обыкновенно внутри, но иногда ее нижнюю часть делали снаружи, об одном или двух рундуках, и располагали ее или перпендикулярно к стене колокольни или параллельно ей. Над повалами сруба и карниза делались полицы, концы досок которых украшались порезкой; в большинстве случаев полица устраивалась также под шейкой главки (рис. 174). Шатер крылся тесом, иногда также с вырезными концами, как, например, у колокольни погоста Тихвин-Бора Олонецкой губернии (рис. 175), а шейка и луковичная главка всегда крылись лемехом (рис. 176).

Рассмотренный тип колоколен, оставаясь с конструктивной стороны неизменным, видоизменялся, конечно, в отношении пропорций, причем главным образом варьировалась нижняя часть колоколен, то есть высота их квадратных срубов, которые с течением времени рубились все выше и выше, пока, наконец, высота их не стала равняться половине всей высоты от основания колокольни до звона. Так, например, у одной из колоколен Мезенского уезда Архангельской губернии (рис. 177) квадратный в плане сруб только превышает рост человека, а у колокольни Кожского (Онежского уезда, Архангельской губернии) погоста (рис. 178), построенной в

1695 году, он уже равняется половине высоты сруба. Верхи обеих колоколен перестроены в XVIII веке, поэтому вместо шатров они покрыты куполками с высокими шпилями. В кожской колокольне, а также в колокольне села Унежмы (Онежского уезда, Архангельской губернии) (рис. 179) особенно интересны кокошники (бочки), покрывающие выступы квадратного сруба и применявшиеся, по-видимому, довольно часто, о чем можно судить по иконе св. Александра Свирского, на которой изображена колокольня совершенно такого же типа и с такими же бочками над выступами четверика (рис. 63).

Наконец, у колоколен в селе Унеже и в селе Кижи (Петрозаводского уезда, Олонецкой губернии, построена в начале XVIII века) (рис. 180) высота нижнего сруба (четверика) значительно больше высоты верхнего сруба (восьмерика), вследствие чего колокольня получила своеобразный силуэт, сильно отличающий ее от колоколен, у которых весь сруб сделан восьмериком.

Михаил Красовский

Источник: https://wood.totalarch.com/node/11

Деревянное зодчество

Типы северных и центрально-русских колоколен

Южные колокольни и колокольни Прикарпатской Руси

........Таковы были колокольни на севере и в центральной Руси, на юге же они имели совершенно другой облик, хотя и ставились, подобно северным, отдельно от церквей, в виде самостоятельных сооружений. Окончательно сложившиеся типы южных колоколен появляются, по-видимому, в конце XVII века, но примитивные колокольни, подобные той, что стоит у церкви св. Николая в городе Овруче (рис. 181), существовали, вероятно, и ранее.

Южные колокольни – «звиници» или «дзвоници», как называют их малороссы, можно разделить на несколько типов, из которых самым простым и, пожалуй, наиболее распространенным является тип квадратной в плане, двухъярусной, колокольни. Одна из таких колоколен стояла еще недавно (* теперь она, кажется, уже снесена) в прекрасной сохранности у Благовещенского собора в городе Ковле; ее нижний ярус был срублен из брусьев, с углами в лапу, и был глухим – в него вела одна лишь дверь (рис. 182). Внизу сруба был устроен дощатый отлив, а вверху – напускные брусчатые консоли, поддерживавшие широкий свес высокой, драничной кровли, переходившей плавным изгибом в ограждение верхнего яруса колокольни, то есть ее звона, который представлял собой четырехгранную башенку, состоявшую из четырех арочек с каждой стороны. На стойки этих арочек было насажено несколько венцов, рубленных «с остатком»; выступающие концы последних, а также выдвинутые из-за венцов концы потолочных балок поддерживали свес высокой крыши «колпаком», увенчанной небольшим крестиком.

Совершенно аналогичными по общему приему композиции являются одна из колоколен Подольской губернии (рис. 183) и колокольня в Губине (Волынской губернии) (рис. 184). Первая из них, вряд ли сейчас существующая, отличалась от ковльской колокольни, во-первых, тем, что у крыши ее звона не было значительного свеса; во-вторых, тем, что крыша звона имела вид четырехгранного купола, потому что ребра ее были в их нижних частях закруглены и, наконец, тем, что вся композиция завершалась изящной луковичной главкой на стройной шейке.

Губинская колокольня разнится от только что рассмотренных, главным образом, ее пропорциями; у предыдущих колоколен периметры нижних ярусов больше периметров верхних ярусов, тогда как у губинской колокольни они одинакового размера, вследствие чего она кажется одноярусным зданием, перехваченным на середине высоты широким карнизом - поясом, в виде крыши или полицы. Второе существенное отличие губинской колокольни от двух предыдущих заключается в том, что ее верхний ярус имеет не вид арочной (открытой) башенки, а башенки со стенами, в каждой из которых прорезано только по два просвета, относительно небольших размеров. Стены верхнего яруса не рубленые, как у нижнего, а стойчатые, обшитые вертикально расположенными тесинами, стыки которых прикрыты тонкими нащельниками, упирающимися вверху в горизонтальные доски, вырезанные в виде рада арочек. Такая обшивка очень характерна для малорусского зодчества, но является, по-видимому, приемом сравнительно недавним, появившимся не ранее конца XVIII в. Крыша над звоном губинской колокольни более низкая, нежели у двух предыдущих памятников, и заканчивается далеко не такой изящной главкой, как в предыдущем случае.

К такому же типу относится и колокольня, изображенная на рисунке 185 (Волынской губернии), но особенностью ее является отсутствие между ярусной крыши. Однако, весьма вероятно, что нынешний вид колокольни иной, чем он был первоначально: возможно, что прежде колокольня не была обшита тесом – ее рубленый низ оставался незакрытым, а верх был таким же, как у колокольни, изображенной на рисунке 183, причем между ярусами могла существовать крыша или полица. В таком случае рассматриваемая колокольня являлась бы совершенно однотипной с ковльской. Если же это не так, то есть если колокольня всегда была обшита тесом, то, во всяком случае, ее кровля и отлив над цоколем были или дощатые, или драничные, а теперь они покрыты железными листами, которые сильно портят общий вид колокольни.

Следует отметить, что совершенно такого же типа колокольни, то есть двухъярусные, с квадратным планом обоих ярусов, встречаются часто и на Червонной Руси – в Буковине и Восточной Галиции. Как на пример, укажем на колокольню XVIII века в селе Подзахаричи близ Вижницы, в Буковине (рис. 186).

Описанного типа колокольни иногда обогащаются открытыми галерейками – навесами на столбах («опасань», «опасание»), которые, в сущности говоря, являются теми же междуярусными крышами, уже нам знакомыми, но лишь со значительно большим свесом, вследствие чего их приходится поддерживать кольцом стоек. Примером такого, очень живописного, вида колоколен может служить колокольня в Мартиновке (Новоградволынского уезда, Волынской губернии.), кровли которой сделаны теперь из железа, но первоначально были, вероятно, тесовые или драничные, причем нижний ярус оставался, надо полагать, не обшитым тесом (рис. 187).

Вторую группу образуют также двухъярусные колокольни, но такие, у которых как нижний, так и верхний ярус имеют в плане форму восьмиугольника. Этим, в сущности, они лишь и отличаются от колоколен первого типа, так как детали остаются все те же самые. Так, например, у колокольни села Яворовки (Новоградволынского уезда, Волынской губернии) (рис. 188) мы видим рубленый нижний ярус, обшивной стойчатый верхний, широкую междуэтажную крышу и крутую верхнюю, увенчанную фигурной главкой в виде куполка и луковицы. Говоря иначе, рассматриваемая колокольня, за исключением формы плана, очень близка по мысли к колокольне города Ковля (рис. 182); равным образом колокольня села Люлинец (конца XVII – начала XVIII века) (рис. 189) аналогична колокольне в Губине, несмотря на то, что в общих чертах она имеет пирамидальную форму и ребра обеих ее крыш представляют собой не прямые линии, а кривые. В этой колокольне мы впервые сталкиваемся с наружной лестницей, ведущей к звону; лестница эта далеко не рациональна и с успехом могла бы быть заменена внутренней, вполне защищенной от действия дождя и снега, как это и было у всех рассмотренных выше колоколен.

Несколько своеобразным характером отличается колокольня, изображенная на рисунке 190 (Волынской губернии), что объясняется ее очень высоким, по сравнению с предыдущими примерами, нижним ярусом и крылечком. По пропорциям и деталям колокольня эта очень интересна я, без сомнения, была еще лучше, когда кровли ее не были еще железными, а тесовыми или чешуйчатыми.

Следующую, так сказать, переходную группу образуют такие колокольни, у которых третий ярус, не получив еще полного развития, находится как бы в зачаточном состоянии. К числу таких колоколен относится колокольня, построенная в 1726 году при Троицкой церкви в местечке Зинькове (Летичевского уезда, Подольской губернии); в общих чертах она очень приближается к ковльской колокольне, но крыша ее нижнего яруса устроена с заломом и между ней и открытой частью звона вставлена довольно высокая глухая часть, которая вместе с верхней частью крыши нижнего яруса образует дополнительную часть - как бы намек на третий ярус (рис. 191). У колокольни Преображенской церкви в местечке Полонном (Новоградволынского уезда, Волынской губернии), построенной, вероятно, в XVIII веке (рис. 192), добавочная часть имеет более самостоятельный характер, но все же ее еще нельзя признать за отдельный ярус, так как, во-первых, она очень невысока, во-вторых, кровля ее очень узка - это, скорее, покрытие горизонтальной тяги, нежели самостоятельная крыша, и, наконец, стены ее прорезаны очень маленькими, еле заметными оконцами.

Третью группу образуют колокольни, имеющие три вполне развитых яруса, причем все ярусы имеют у них в плане форму квадрата; колокола находятся в третьем ярусе, над крышей которого высится обыкновенно небольшая главка в виде луковицы (рис. 193), или в виде граненого куполка (рис. 194). Отличительной чертой первой из этих колоколен (Подольской губернии) является то обстоятельство, что планы ее первого и второго ярусов имеют одинаковый размер, вследствие чего колокольня кажется двухъярусной, перехваченной по нижнему ярусу широким и с большим выносом карнизом, защищенным крутой крышей. У второй же колокольни (Киевской губернии) планы всех трех ярусов имеют различную величину, отчего каждый ярус имеет самостоятельный характер, а все сооружение – характер логичности, определенно выраженной в его силуэте, чего нельзя сказать про силуэт первой колокольни. К сожалению, звон киевской колокольни закрыт ставнями, придающими зданию какой-то глухой вид, противоречащий его назначению.

К четвертой группе относятся также трехъярусные колокольни, но такие, у которых планы ярусов имеют восьмиугольную форму. Соединительным звеном между этой и предшествующей группой являлась, теперь уже разобранная, колокольня при церкви Успения в местечке Ярышеве (Могилевского уезда, Подольской губернии) (рис. 195), так как ее нижний ярус имел в плане форму квадрата, а планы двух верхних ярусов были восьмигранные. Несмотря на то, что верхний ярус этой колокольни имел несколько придавленные пропорции, она в общем производила очень приятное впечатление своими спокойными массами и благородными очертаниями шлемовидного, покрытого чешуей, купола, плавно сливавшегося с прелестной главкой.

Образцом колоколен типа четвертой группы могла служить колокольня села Водотии (Киевской губернии), теперь тоже уже не существующая; у нее все три яруса имели в плане форму восьмиугольников, вернее, квадратов со слегка скошенными углами (рис. 196), тогда как планы ярусов колокольни в селе Очеретне (Киевской губернии) (рис. 197) близки к правильным восьмиугольникам. Обе эти колокольни были построены в начале XVIII в. и по красоте силуэтов они значительно уступали колокольне в местечке Ярышеве. Та и другая колокольня, как и колокольни, изображенные на рисунках 193 и 194, вероятно, не были в прежнее время обшиты тесом и производили тогда, надо полагать, более приятное впечатление. Подобно двухъярусным, трехъярусным колокольни устраивались часто с поясами галереек; так, у колокольни села Осиевки (Ольгопольского уезда, Подольской губернии) (рис. 198) «опасание» окаймляет ее нижний ярус, у колокольни же села Немировки (Овручский уезд. Волынь) над нижней галереей высится второй ряд столбиков с крышей, образующих как бы не совсем сформировавшийся второй ярус галереи (рис. 199). Колокольня эта, построенная в 1760 году, сохранила еще свои тесовые кровли, придающие ей так много характерности. В противоположность немировской колокольне, второй ярус колокольни, изображенной на рисунке 200) ( Волынской губернии), имеет уже совершенно законченные формы опоясывающей его галереи, между тем как нижний ярус не имеет «опасани», и крыша его поддерживается совершенно таким же грубым и тяжелым карнизом, с каким мы уже один раз встречались (рис. 193). Что же касается верхнего яруса рассматриваемой колокольни, то он скомпонован по тому же типу, что и верх ковльской колокольни, отчего вся колокольня имеет вид трехъярусного сооружения с двумя ярусами галерей. Ей нельзя отказать в живописности, но и нельзя назвать логичной с архитектурной точки зрения, потому что стойки галереи ее второго яруса несколько свешиваются над нижними стенами, и это придает ей беспокойный характер неустойчивости. Совершенно иное впечатление производит «дзвоница» при церкви св. Николая в Шоломках (рис. 201); над нижним срубом, окруженным «опасанием», высится второй сруб, также опоясанный галерейкой, над крышей которой помещена сквозная башенка звона с ее крутой гонтовой кровлей и главкой, хотя и наивной, но не лишенной оригинальности Год сооружения этой колокольни неизвестен, но она бесспорно древняя что подтверждают ее типичные формы древне-украинской церковной архитектуры, в последнее время безжалостно скрытые дощатой обшивкой.

Таким же древним характером архитектурных форм, как в деталях так и по общему приему композиции, отличается прекрасная колокольня в Староселицах (рис. 202), построенная в XVIII веке. Особенно хороши тонко прочувствованные линия ее купола и маковицы, а также правильные полуциркули арочек ее звона, сконструированных совершенно так же, как арочки «опасания» Троицкой церкви в местечке Полонном (рис. 203).

Конечную стадию развития южнорусских сооружений для колоколов представляют собой многоярусные колокольни. Великолепным образцом их может служить колокольня в селе Ходаки*, близкая по формам к Староселицкой, но отличающаяся от нее, во-первых, числом ярусов – у нее их пять, а во-вторых, тем, что нижний ее ярус не имеет «опасания»; он глухой и обшит тесом, по уже знакомому нам приему, но обшивка эта появилась, вероятно, впоследствии, а первоначально венцы нижнего сруба оставались, надо полагать, ничем не закрытыми.

* Овручский уезд. Волынь. Смотри материалы по этнографии России. Под редакцией Ф. К. Волкова. С.-Петербург, 1910. Т. 1, с. 38, рис. 27.

Совершенно другим приемом композиции отличается колокольня, находящаяся в Киевской губернии (рис. 204). В сущности, она двухъярусная, так как колокола помещаются во втором ярусе, но над затейливым куполом последнего громоздятся одна над другой две маковки со своими, тоже сложной формы, куполами, вследствие чего колокольню эту приходится отнести к группе многоярусных колоколен. Нельзя не заметить, что на этой колокольне гораздо больше, чем на некоторых других, рассмотренных нами выше, например, на колокольне в местечке Ярышеве (рис. 195), отразилось влияние Запада, где в XVII и XVIII столетиях царил стиль барокко, отличительной чертой которого являлось стремление к сильным эффектам, сплошь и рядом переходившим в крикливую вычурность. Подобное стремление явно господствует над другими в рассматриваемой колокольне, отчего на ней и лежит отпечаток упадка народного стиля, тогда как колокольни в Ковле, в Шоломках и в Староселицах своими спокойными и здоровыми, если можно так выразиться, формами говорят о чистом народном стиле, еще не зараженном посторонним влиянием.

Аналогичны, но отличаются большим богатством форм и большей живописностью колокольни древней Червонной Руси – нынешней Буковины, Гуцулыцины и Восточной Галиции. С одной из этих колоколен мы уже познакомились, рассматривая двухъярусные колокольни Малороссии; остановимся еще на нескольких памятниках западных славян, которые, несмотря на сильное стремление германцев и мадьяр ассимилировать их с собой, сумели отстоять свою самобытность и сохранить почти в стародавней неприкосновенности свою оригинальную архитектуру и живописные костюмы. Оставляя в стороне те колокольни, подобные которым мы видели, памятников Малороссии, рассмотрим некоторые типичные образцы, аналогичных которым на юге России не сохранилось. К числу таких памятников относится колокольня в селе Чесники (В Галичине), построенная в XVIII веке (рис. 205). Основу ее образуют четыре мощные стойки, утвержденные на лежнях и раскошенные подкосами; вся нижняя часть этого каркаса оставлена открытой, и только на значительной высоте от земли начинается свес крыши, низ которой покоится на раме, поддерживаемой кронштейнами. Верхняя часть колокольни - ее звон - спроектирован в виде четырехгранной аркатуры, уже знакомой нам по колокольням Малороссии, но покрывающий ее шатер сделан с мягким переломом посередине, что и придает ему особую прелесть; такого типа шатры в малороссийском искусстве нам не встречались. Ниже звона устроен, на легких консолях, отвесный выступ, имеющий лишь эстетический смысл, но несомненно ведущий свое начало от «обламов» крепостных башен. Шатер и вся средняя часть колокольни вместе с обламом и нижней крышей покрыты деревянной чешуей (гонтом, лемехом), дающей богатейшую игру красок, света и тени.

Колокольня в селе Подгородье (в Галичине, XVIII в.) имеет совершенно такой же низ, как у предыдущей, но средняя ее часть и верх скомпонованы иначе, со стремлением придать этим частям общий характер пирамидальности (рис. 206). Зодчему вполне удалось осуществить это намерение, и, несмотря на открытый низ, все здание имеет очень устойчивый вид.

Рис. 205. Колокольня в Чесниках. По В. Щербакивъскому. Южные колокольни и колокольни Прикарпатской Руси. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 206. Колокольня в Подгородье. По В. Щербакивъскому. Южные колокольни и колокольни Прикарпатской Руси. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 207. Колокольня в Быстреце. По В. Щербакивъскому. Южные колокольни и колокольни Прикарпатской Руси. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Совершенно другой характер композиции имеет очень оригинальная колокольня села Быстреца (в Гуцулыцине); точное время сооружения этой колокольни неизвестно, но вероятно, она относится также к XVIII столетию. Колокольня эта двухъярусная (рис. 207), причем оба ее яруса имеют в плане форму шестиугольника – прием необычный, но благодаря ему колокольня очень оригинальная и кажется повторяющей стародавние формы, происходящие, подобно обламам, от крепостной архитектуры; план верхнего яруса, отделенного широкой крышей от нижнего, несколько меньше его по площади. Особенно интересна форма верхней крыши: она представляет собой низкий шатер, грани которого в его нижней части вдавлены внутрь, как бы будучи стянуты крепким кольцом. Такая форма покрытий, как увидим ниже, является довольно обычной на малороссийских церквах, но на колокольнях она нам не встречалась. Нижний ярус колокольни бревенчатый - состоящий из вертикальных угловых стоек, в пазы которых загнаны концы горизонтальных бревен, образующих стены; верхний ярус, в каждой грани которого оставлено по одному большому отверстию квадратной формы, состоит из каркаса, обшитого гонтом.

Колокольня при церкви св. Юрия в Драгобыче (в Галичине) является одним из древнейших сооружений этого рода – она построена около 1600 года (рис. 208). Нижний ее ярус представляет собой очень внушительных размеров усеченную пирамиду с квадратным основанием; внизу этот ярус охвачен навесом, поддерживаемым кронштейнами, а вверху, также на кронштейнах, устроен высокий, но с незначительным выносом, «облам», окаймленный в верхней части плоскими арочками, над которыми слегка свешивается край крыши в форме колпака. В последнюю врезается невысокий восьмерик, заканчивающийся арочками такой же формы, как и у «аблама»; над восьмериком высится граненый купол, красивый силуэт которого завершен маленькой маковицей луковичной формы, несущей небольшой крестик. Пропорции рассматриваемого памятника настолько же прекрасны, насколько спокойны и благородны его детали; с художественной точки зрения в нем нет ничего лишнего: здесь все на своем месте и дышит уверенностью самобытных форм, совершенствовавшихся в течение не одного века.

Рис. 208. Колокольня св. Юрия вДрагобыче. Фото О. О. Маркова. Южные колокольни и колокольни Прикарпатской Руси. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Рис. 209. Донская колокольня. По В. Суслову. Южные колокольни и колокольни Прикарпатской Руси. Русское деревянное зодчество. Михаил Красовский

Чтобы закончить очерк южных колоколен, скажем еще несколько слов о приемах их сооружения в Области Войска Донского. По исследованиям профессора В. В. Суслова, колокольни на Дону, подобно колокольням на Севере и в Малороссии, ставились первоначально отдельно от церквей, а затем вошло в употребление ставить их над папертью или «бабником»*. Отдельно стоящие колокольни состояли обыкновенно из двух частей: нижней части – низкой, квадратной в плане, призмы и верхней – восьмигранного сруба с отвесными стенами или слегка расширяющимися кверху, где устраивались полуциркульные отверстия для образования «звона». Покрывалась колокольня плоским граненым сводиком – «банькою», над которым ставился верх в виде луковичной главки с шейкой и крестом (рис. 209). Самые стены устраивались из размещенных в углах стоек, между которыми горизонтально загонялись обтесанные с двух сторон бревна.

* Следующая к востоку часть церкви за папертью (см. ниже).

Из сказанного видно, что из всех рассмотренных нами южных колоколен донские, если оставить в стороне способ их конструирования, более других похожи на северные, отличаясь от них главным образом тем, что их увенчивали не шатры, а «баньки». На причинах, обусловивших это сходство, и вообще на влияниях, отразившихся на южнорусском деревянном зодчестве, останавливаться сейчас не будем, так как нам придется столкнуться с этим вопросом при изучении церквей, к рассмотрению которых теперь перейдем.

Михаил Красовский

Источник: https://wood.totalarch.com/node/12

Деревянное зодчество

Южные колокольни и колокольни Прикарпатской Руси